Маргарет Тэтчер. Женщина у власти

Контрнаступление склонило чашу весов в пользу Англии. К началу июня стало ясно, что вот-вот наступит развязка, и Соединенные Штаты с Европой принялись проповедовать сдержанность. Хейг призывал Лондон проявить «великодушие» в победе. Тэтчер и слышать об этом не хотела. «Я не употребляю слово «великодушие» в связи с Фолклендами», — отрезала она. Идти на уступки «захватчику, агрессору и военному диктатору» было бы «изменой или предательством». На предложение встретиться с официальными представителями Аргентины для обсуждения вопроса о прекращении военных действий Тэтчер ответила отказом. Она по-прежнему пылала гневом.

Внутри страны ее гнев прорывался наружу. Одной из первых подверглась ее уничтожающей критике Британская радиовещательная корпорация. Управляемая и субсидируемая правительством Би-би-си, которая при всем том изо всех сил старалась беспристрастно освещать идущую войну, вызывала у премьер-министра негодование. Тэтчер считала такую беспристрастность чуть ли не государственной изменой. Она настаивала на безусловной поддержке ее воинов в пропагандистском стиле второй мировой войны. Когда Би-би-си начала передавать интервью с убитыми горем аргентинскими вдовами, Тэтчер взорвалась. «Иной раз создается впечатление, что нас чуть ли не ставят на одну доску с аргентинцами», — возмущалась она, игнорируя тот факт, что Би-би-си создала себе высокую репутацию как раз благодаря тому, что десятилетиями старалась избегать явно пробританской ориентации. Ее стычка с прессой по поводу освещения событий войны явилась лишь прелюдией к длительной распре со средствами массовой информации, которые она обвиняла в «нелояльности».

Через два с половиной месяца после того, как Аргентина захватила острова, 9000 английских солдат и офицеров, занимавших господствующие над Порт-Стэнли высоты, атаковали 7,5-тысячное аргентинское войско, окопавшееся вокруг этой маленькой столицы. Сражение было кровопролитным, перешло в рукопашный штыковой бой, но быстро кончилось. После того как над городом был выброшен белый флаг капитуляции, Тэтчер вышла на Даунинг-стрит. «Сегодня Британия — снова Великобритания, — радостно воскликнула она. — Это великое оправдание всего, что нами сделано. Какой славный вечер для Англии!»

И для Тэтчер, могла бы добавить она. В парламенте ее сообщение о капитуляции Аргентины было встречено громкими криками «ура!» со скамей всех партий. Майкл Фут встал, чтобы поздравить премьера. «Может быть, истоки этого дела и другие вопросы будут вызывать споры, но я понимаю, что в настоящий момент тревога и напряженность, возможно, ослабли, и я поздравляю ее». Когда она вернулась на Даунинг-стрит, 10, толпы на улице пели под ее окнами «Правь, Британия».

Тэтчер вышла из войны совершенно другим лидером. Ее уверенность в себе стала фактически безграничной. Она отправила на Фолкленды прежнего губернатора Рекса Ханта; его губернаторская шляпа с плюмажем, символизирующая восстановление британского колониального присутствия, должна была напомнить Аргентине, что она осталась с носом. Едва утихли выстрелы, как Тэтчер поднялась на борт реактивного самолета ВВС Великобритании и совершила изнурительный двадцатитрехчасовой перелет на Фолкленды, чтобы посетить свои войска. Окруженная толпой неистовствующих келперов, она с царственным видом награждала медалями военнослужащих. Она самолично выстрелила из артиллерийского орудия, побывала на могилах погибших воинов, походила мимо лавок, торгующих ее фотопортретами, — все это перед объективами камер, фиксирующих впечатляющие образы для ее следующей избирательной кампании.

Теперь она была лидером в победоносной войне, героиней. Далеко от дома, сражаясь в исключительно неблагоприятных, по первоначальной оценке, условиях, Тэтчер и ее солдаты решительно отбили нашествие сил, которые были в ее глазах силами зла. Победила не только сила, победило право. Она, Тэтчер, оказалась тверже всех участников-мужчин и осталась верна основным принципам. «Вспомните-ка тот день, в конце которого вы почувствовали наивысшее удовлетворение. Это вовсе не тот день, который вы провели в праздности и безделье, — говорила она. — Это тот день, когда на вас навалилась гора дел и вы все их переделали. В действительности жизнь — это не просто существование. Жить — значит реализовать все таланты, с которыми вы рождены. И жить так вы сможете только в том случае, если у вас есть правительство, которое тоже считает это целью человеческой жизни» {23}.

Вновь обретенная Тэтчер уверенность в себе, внимание, оказываемое ей на международной арене, ее возродившаяся популярность на родине — все это внесло смятение в ряды оппозиции. Широко распространилось мнение, что Фут слишком слаб, слишком стар и слишком неудачлив. Альянс еще только делал первые шаги. С оппозицией в консервативной партии было покончено. Фолклендская победа заставила замолчать умеренных. Правое же крыло было так довольно успехом ее жесткой линии, что пререкания в нем практически прекратились.

Международный престиж Тэтчер обрел новый масштаб. Если раньше Тэтчер лишь разговаривала как «железная леди», то теперь она показала твердость характера в бою. Как писал впоследствии Хейг, «боевые действия Англии на Фолклендах, возможно, ознаменовали собой поворотный пункт в истории, конец долгой и опасной ночи пассивности Запада». Поклонники принялись проводить лестные параллели между нею и вереницей исторических деятелей, таких, как Черчилль, королевы Виктория и Елизавета I, Шарль де Голль. Она сделала то, что обещала сделать, и вся Англия гордилась и грелась в лучах славы. Впервые связала она себя эмоциональными и личными узами, вне сферы политики, с народом Англии.

Эти два с половиной месяца полностью изменили ее политическое положение. Практически переменилось не так уж многое. Перед Англией по-прежнему стояли все те проблемы, которые угрожали ей перед диверсией Гальтьери. Однако психологически все стало иным. Изменилось настроение страны, изменилось и отношение к Англии. Рейган увидел Тэтчер в новом свете. Она безошибочно подыгрывала ему, сохраняя поддержку американцев в каждый критический момент и получая от них неоценимую помощь.

Теперь, когда оппозиция была ослаблена, а до конца пятилетнего срока ее правления оставалось полтора года, Тэтчер начала строить планы на второй срок правления, тогда как горячие ее приверженцы восторженно поговаривали и о третьем. Сама Тэтчер таких далеко идущих намерений не высказывала, но после Фолклендов ее шансы быть избранной, ранее практически равные нулю, стали почти стопроцентными. Первый ее срок ушел на усвоение трудных уроков. Второй срок она хотела посвятить применению усвоенного на практике. Всем, готовым ее слушать, она не уставала повторять, что у нее есть твердые убеждения, которые она хочет претворить в жизнь. Теперь она встала в один ряд с известнейшими мировыми лидерами. Однако они, союзники и противники, не оказывали влияния на ее систему взглядов. Ибо ее идеи, продолжала утверждать она, все-таки «зародились в той убежденности, которую я приобрела в маленьком городке благодаря отцу — человеку твердых убеждений».

Глава одиннадцатая

ФОЛКЛЕНДСКИЙ ФАКТОР

Тэтчер рассматривала Фолкленды как свой личный успех, как торжество ее убеждений. Она отдавала должное храбрости солдат, но в подтексте ее похвал угадывалась непоколебимая вера, что она выдержала борьбу в одиночку. «Мы сражались, пользуясь поддержкой многих и многих людей во всем мире, — сказала она, выступая на митинге, — и все же мы сражались в одиночку» {1}. Она имела в виду Англию, но это относилось и к ней самой. Тэтчер никогда не страдала излишней скромностью, даже когда немного скромности, пускай напускной, ей не повредило бы. После Фолклендов она, как всегда, высказывалась с обезоруживающей откровенностью, охотно признавая свою собственную популярность. Будучи спрошена, кто станет премьером после нее, Тэтчер ответила с бесцеремонной самоуверенностью, но вполне серьезно: «После меня? Я».