Походные письма 1877 года

Иной раз сентябрь и часть октября очень хороши в Киевской губернии. Понимаю, что тебе тяжело расстаться с Круподерницами. А мне еще тяжелее, что я там не был с вами и не буду до следующего разве года. Спасибо Вурцелю. Я буду писать с фельдъегерями, не иначе. Помни, что тяжелый фельдъегерь (выезжающий по средам из Петербурга) едет всегда на Казатин, к сожалению, обратного нет.

Меня едва не послали к Осману в Плевно уговаривать сдаться. Не состоялось это потому лишь, что турки стали стрелять по пробному парламентеру нашему. Татищев получил Георгиевский крест солдатский. Il a 1'air d'un houssard de Herolstein*{58}.

Хотелось бы иметь возможность не только молчать, но удалиться куда-нибудь. Очень обрадовала меня весть, что Герман ответил на письмо и что завязалась переписка между вами. Продолжайте, добрейшая матушка. Спасибо деткам. Письма Павлика и, в особенности, Ати премилые. Мика отдала весьма толково отчет, и мало ошибок. У Леонида их бесчисленное число, но письмо написано лучше обыкновенного. Обнимаю вас тысячекратно. Твой обожатель Николай. Винюсь письмо слишком длинное, и того и смотри, что почта повезет по тяжелой.

No36

Начато на биваке у Раденицы 3 сентября

Сегодня утром принесли мне две твоих телеграммы, бесценная жинка, милейшая моя Катя. Не могу понять, с чего взяли вы (полагаю, что тревога поднята Еленою), что Дмитрий болен и разлучился со мною. Жара на пользу его кашлю, который было совсем исчез; теперь холодные ночи, и он стал снова, но весьма умеренно, покашливать. Во все время раз в Беле он был нездоров сильною головною болью. Я было испугался, полагая, что это лихорадка, но на другой день у него все прошло. С тех пор он, чтобы не сглазить, здоров. Я тебе отвечал в Киев в надежде, что скорее получишь и что я там застану.

Главнокомандующий объезжал вчера с принцем Карлом все позиции, удостоверился, что дух войск не упал, распорядился (с чего следовало начать 8 дней тому назад), чтобы наши войска окапывались на позициях, ими занимаемых, и привел в ясность страшную потерю 30 августа. По его словам, у нас выбыло из строя 12 тыс. чел., около 9 тыс. раненых, остальные убиты. Хотя много легких ран и есть надежда, что часть их вернется во фронт, но напрасная потеря эта почти преступление. В особенности непростительно повторение атаки 4-м корпусом на редут, когда в 3 часа дня, чрез полчаса после начала дела, было каждому ясно, что взять штурмом редут невозможно. Наши устлали его подступ своими трупами. Свежая турецкая колонна вошла на глазах всех в редут, а Шнитников повел во второй раз, а потом в третий уже в совершенной темноте с колонною, которая сбилась с направления и страшно потерпела от перекрестного огня.

Скобелева, Имеретинского и Драгомирова (последнего, чтобы ему не было обидно) произвели в генерал-лейтенанты. Флигель-адъютантам, которых государь посылал на батареи и к войскам в огонь, раздали сабли за храбрость, чтобы никому из них не было обидно.

Скобелев хотя отступал в порядке, но потерял три орудия и множество людей: из чудной Киевской стрелковой бригады, пошедшей в дело в составе 3700, осталось всего 1200. В некоторых полках осталось меньше 1/3 людей. 2-я дивизия растаяла. Имеретинскому пришлось вчера еще отступить и сойти с Ловченской дороги.

Раненые до сих пор тянутся в Булгарени мимо нас. Государь ездил вчера в госпиталь, подобрал дорогою трех раненых (один оказался еврей) и привез их в своей коляске. В Булгарени мест и припасов было приготовлено на 600 чел., а вдруг туда явилось около 6 тыс. в течение суток. Ты можешь себе представить беспорядок происшедший, суету и страдания раненых, остававшихся по три дня (по свидетельству Боткина) без еды и перевязки. Черви заводились в ранах, и люди изнемогали от голода. Боткин весьма резко заметил главному доктору, что вместо гипсовых накладок, хирургических операций лучше было бы накормить несчастных и давать им каждый день есть хоть раз в сутки! Администрация поступает безбожно, ничего не предусматривает и, зная, что готовится штурм, не позаботилась устроить на 35 верст расстояния между позициею и Булгарени хотя один питательный пункт. Без Красного Креста было бы еще хуже, но и это общество далеко не удовлетворяет насущные потребности. Замечательна черта русского солдата - когда государь их спрашивает, они бодро и весело отвечают, что ели и всем довольны. Как государь уйдет, и Боткин или кто другой из простых смертных является, так поднимают вопль и вой: солдаты громко жалуются и просят поесть! Легко раненные сами лезут в кухни и хватают, что могут, но раненные в ногу и тяжело раненные остаются за недостатком госпитальной прислуги не кормленными. Волосы дыбом становятся, когда подумаешь о неудовлетворительности и недобросовестности нашей администрации. Помнишь, когда, едучи в вагоне по Европе (как припомнил недавно Церетелев), я спорил с вами в пользу мира, говоря, что при существующем порядке опасаюсь войны, тем более, что время удобное было уже безвозвратно потеряно. Жалею очень, что предчувствие мое оправдалось. Notre prestige militaire et politique en Orient et m en Europe est an Чего хуже могло случиться? Мы потерпели третью, кровавую неудачу под Плевною (которую имели полную возможность занять прежде турок) 30 августа при самой торжественной обстановке в присутствии царя и главнокомандующего, приехавших смотреть на верную победу! Теперь если и войдем мы когда-нибудь в Плевно, впечатление неблагоприятное для нас неизгладимо. Горько раскаиваюсь я, что чувство долга и самопожертвования помешало мне привести в исполнение намерение мое оставить Константинополь, когда нота Андраши была принята и предложения мои о соглашении с Турциею в пользу христиан отвергнуты. Тогда было время выйти с честью, а теперь, кроме стыда и позора, я ничего не вижу впереди. Одна надежда на особую милость божию, дарующую нам неожиданно победу. Но заслужили ли мы такое благодеяние? Легкомысленное отношение к предприятию и своим обязанностям проявляется в главноначальствовании. Сегодня мы рассчитали с графом Александром Владимировичем Адлербергом, что с начала кампании у нас выбыло из строя почти два целых корпуса, то есть 4 пехотных дивизии или около 35 тыс. и без всякого результата, придвигающего нас к почетному миру. Плевненская неудача произвела такое впечатление на присутствовавших (слишком многочисленных) иностранцев, что Веллеслей на другой день стал мне говорить о необходимости посредничества держав для прекращения войны и предлагал уже ограничиться подписанием нелепого Лондонского протокола{59}.

Я, разумеется, отвергнул это с негодованием. По письмам из Константинополя (мною полученным) турки сами удивляются своим успехам и многочисленности своих полчищ, а также не верят в конечный свой успех, но дерутся до изнеможения, зная, что вопрос о существовании Турецкой империи поставлен на карту.

Сегодня главнокомандующий и принц Карл приехали к нам к завтраку, и после разговора их с государем его величество объявил, что возвращается в Горный Студень, куда со вчерашнего числа подходит гвардия. Николай Николаевич со своим штабом чрез сутки переходит туда же. Ясно ныне всякому, как белый день, что прокатились в Плевну за победою и, претерпев постыдную неудачу, вернулись на старое место. Мегмед Али получил приказание атаковать во что бы то ни стало наследника, но до сих пор серьезного боя там не завязалось.

Я справлялся о Шаховской и, к сожалению, получил весьма неблагоприятные для нее сведения. Она тиранизирует подчиненных ей сестер, довела их до исступления, и вчера 6 из них стали пред государем на колени и принесли жалобу, что Шаховская не дает им отпускаемого казною жалованья: казна отпускает по 30 руб. на каждую сестру, а Шаховская выдает лишь по 5 руб. каждой, удерживая по 25 руб. на надобности общины. Боткин ее ругает. Я пробовал защищать, говоря, что община, вероятно, одевает, кормит и пр. сестер, и потому ей надо же покрывать эти расходы, выдавая на руки лишь по 5 руб. Но полагаю, что доктора в негодовании своем на Шаховскую повредят ей в глазах государя.