Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936

Закончив все три беседы, я тотчас изложил их в заметках, переданных мною в архив министерства иностранных дел и использованных мною для этих воспоминаний.

16 марта 1925 года я направил нашим послам в Лондоне, Брюсселе и в Риме инструкции по поводу немецкого меморандума. «Каковы бы ни были, – писал я им, – побудительные причины, обусловившие его, – имело ли берлинское правительство в виду (что весьма вероятно) облегчить освобождение оккупированных рейнских территорий, преследовало ли оно, кроме того, цели внутренней политики, стремясь укрепить коалицию, которая привела к власти министерство Лютера, – совершенно очевидно, что мы не могли бы просто отклонить германские предложения без того, чтобы не дать повод, даже в союзных странах, для всяких подозрений и облегчить происки тех, кто старается оклеветать намерения французской политики». Но мы не должны были позволить увлечь себя дальше определенного предела. Предложенный пакт предполагает, что Германия вошла в Лигу наций. Какие державы должны в нем участвовать? Никакое соглашение относительно западных границ Германии невозможно без Бельгии. Я даже просил, чтобы в нем участвовала Голландия. Иначе «возникает мысль, что нарушение границ голландского Лимбурга со стороны Германии остается возможной гипотезой». «Заключение соглашения не должно ни в какой степени ущемлять те права, которыми мы наделены в силу договора, в том что касается оккупации или реоккупации германской территории… Наличие пакта, который нам предлагают, не может быть использовано Германией в качестве аргумента, чтобы требовать досрочной эвакуации рейнской территории, эвакуации, зависящей в силу статьи 431, от совершенно конкретных условий, далеко еще не выполненных сейчас».

Я был также озабочен положением наших восточных союзников и Австрии. «Если Германия сможет присоединить к себе австрийских немцев и через австрийскую территорию войти в непосредственное соприкосновение с Венгрией, один из главных результатов нашей победы будет поставлен под угрозу». Мы не можем в обмен на соглашение отказаться от наших союзников, от прав нейтральных стран или от общих интересов Европы. Принятая процедура должна прежде всего предполагать согласие между союзниками; может быть, было бы целесообразно добиться разработки общего вопросника. Эти инструкции были сообщены 17 марта в Прагу и Варшаву. Г-н О. Чемберлен одобрил их (нота Флерио от 24 марта), как и остальные союзные правительства. Установив это согласие (телеграмма французскому послу в Берлине от 26 марта), я поручил предупредить г-на Штреземана, что подготавливаю меморандум, который будет представлен сначала союзникам, а затем Германии. Этот меморандум был составлен к 6 апреля. Он уведомлял Германию, что она должна вступить в Лигу наций до всяких переговоров; что мирные договоры не подлежат пересмотру; что статьи договора, касающиеся оккупации Рейнской области, должны быть сохранены; что Бельгия должна участвовать в предполагаемом пакте; что он должен быть дополнен арбитражными договорами; что эти договоры должны быть распространены также на союзные государства, являющиеся соседями Германии и не входящие в Рейнский пакт.. Я выразил пожелание, чтобы этот ряд соглашений был согласован в единой конвенции, зарегистрированной Лигой наций, и чтобы к участию были привлечены также Соединенные Штаты, если они этого захотят.

Я перечислил эти документы, указав их даты, потому что их не учли при публикации министерства иностранных дел в 1925 году (Пакт безопасности, 9 документов). Читатель этой книги вправе думать, что со дня вручения германского меморандума, 9 февраля, и подтверждения его получения, 20 февраля, и вплоть до отправки проекта г-ном Аристидом Брианом г-ну Остину Чемберлену, 12 мая, никакой работы над пактом, который должен был привести к Локарно, не проводилось. Было бы интересно сравнить проект от 6 апреля с нотой, врученной г-ну Штреземану 16 июня. Когда в апреле 1925 года сенат опрокинул мое правительство, я, может быть, был вправе думать, что сделал все от меня зависящее, чтобы организовать мир, торжественно обещанный тем, кто сражался в 1914-1918 годах. Продолжить дело и подписать знаменитые Локарнские соглашения выпало на долю г-на Аристида Бриана с его огромным талантом и международным авторитетом.

24 марта Остин Чемберлен выступил с объяснениями в палате общин. Отвечая Гендерсону, критиковавшему его отношение к протоколу, он напомнил ему о документе, направленном 5 июля 1924 года английским правительством генеральному секретарю Лиги наций. Он напомнило происхождении протокола, о моих беседах с Макдональдом, о нашем появлении и вмешательстве в Женеве. Он иронизировал: «Все шло прекрасно до того момента, пока сами эти господа и Ассамблея, к которой они обратились со своими речами, не задумались, и тогда каждый смог убедиться, что оба премьера, делая свой взаимный дружественный жест, полностью противоречили один другому в отношении советов, которые они давали Ассамблее. Последовало несколько часов и даже, если не ошибаюсь, несколько ночей лихорадочных поисков формулировки. В скором времени эта формулировка была найдена… Но с этого момента для всех разумных наблюдателей стало очевидным, что тогда, когда оба премьер-министра более всего верили в то, что они достигли согласия, они были в действительности так же далеки друг от друга, как противоположные полюсы…» Остин Чемберлен критиковал работу делегации, поспешность, с которой составляли, обсуждали и ставили на голосование проект.

Английский министр считал недостатком протокола главным образом то, что он был задуман для сухопутных держав, а не для великой морской державы. «Я отношусь с большим недоверием к логике, – сказал он, – когда ее хотят применить к политике, и доказательство тому – вся история Англии. Как это получилось, что не в пример некоторым другим нациям наша нация развивалась мирным, а не насильственным путем? Как получилось, что мы не испытали на протяжении последних трехсот лет, как бы велики ни были перемены, происшедшие в нашей стране, ни одной из тех революций или внезапных перемен, которые так часто постигали нации с разумом, более логическим, чем наш? Это потому, что инстинкт и опыт учат нас, что человеческая природа не логична, что неосторожно рассматривать политические институты как логические инструменты и что, разумно воздерживаясь от того, чтобы выводить из них самые непреложные логические последствия, вступаешь на путь подлинного мирного развития и подлинной реформы». Немало было споров, добавил он, по поводу прочности собора св. Павла. Мнения разошлись, но еще ни один эксперт не предложил возвести второй купол над существующим.

Британское правительство высказывалось не против целей протокола, а против его последствий. Остин Чемберлен признал обязательства Англии в отношении Франции и Бельгии, ее заинтересованность в их восточных границах и ее долг содействовать их безопасности. «Все самые большие войны, которые мы вели, имели целью помешать какой-нибудь одной большой державе господствовать в Европе и в то же время на побережье Ла-Манша и над нидерландскими портами… Это угроза для нашей безопасности; мы никогда не избегали этого вопроса и никогда не сможем позволить себе игнорировать его». Остин Чемберлен уточнил, что в силу статей 42 и 44 Версальского договора Англия взяла на себя обязательства относительно левого берега Рейна и демилитаризованной зоны.

Потом он рассмотрел немецкие предложения более свободно, чем до своего отъезда в Женеву; в свою очередь он создал себе иллюзии на их счет, так как видел в них гарантию Германией статус-кво на Западе и окончательное устранение войны. Здесь Ллойд Джордж прервал его, чтобы спросить, признала ли Германия одновременно свои западные и свои восточные границы. Остин Чемберлен ответил, что в отношении Востока Германия отказалась не вообще от изменений, а от изменений путем войны. Он сам отказался предложить Франции и Бельгии односторонний гарантийный пакт, но согласился изучить в соответствии с германским предложением вопрос об участии в оборонительных союзах. Эта политика предполагала вступление Германии в Лигу наций, разоружение и эвакуацию Кёльна.