Правда об Афганской войне

Было бы естественным ожидать от него, чтобы он властно вел совещание, на которое часть приглашенных приехали отнюдь не для спокойной демократичной беседы, а для получения четких ориентиров и необходимой информации. Мы ведь не философы и даже не профессиональные политики и дипломаты – мы солдаты… Однако он выступал сейчас не столько руководителем совещания, сколько собеседником на равных.

Особенно активно высказывали свое мнение по проблемам Ахромеев, Табеев, Максимов и Спольников. Пономарев реже вступал в беседу, суждения его отличались отсутствием категоричности, а скорее располагали к совместному размышлению. Устинов оживлялся лишь при упоминании о технике и вооружениях, применявшихся в боевых действиях. Он спрашивал Максимова о техническом состоянии вертолета МИ-8 в горах на высотах 4-5 тысяч метров или об эффективности в горах бомбы объемного действия. Конечно, отказать сталинскому наркому в знании техники было бы несправедливо, однако нельзя не сказать и о том, что Устинов не интересовался собственно ходом и особенностями боевых операций, не спрашивал он и о потерях.

Андропов терпеливо и, казалось, очень внимательно слушал ворчливые вопросы Устинова и толковые ответы Максимова. Быть может, эта внимательность служила лишь маской, под которой шла напряженная работа ума, пытавшегося охватить и обобщить все известное этому человеку про трагическую войну в Афганистане? А может быть, этот ум был уже просто не способен что-либо сколь-нибудь широко охватить и сделать правильные обобщенные выводы? Не знаю. Во всяком случае, Ю. В. явно находился уже не в лучшей физической форме, болезнь, вероятно, мучила его, и маска на лице, как знать, лишь скрывала внутреннее ежеминутное сопротивление физическим страданиям? Я смотрел на него и думал, что держава наша с такими стариками вряд ли далеко уедет. Брежнев настолько болен, что не смог сделать доклад на съезде партии, Суслову – тому идет уже восьмидесятый год…

– Высказывайтесь, высказывайтесь, товарищи,- подбодрил Андропов присутствующих.

Табеев предложил объявить Пакистану ультиматум в связи с расположенными на его територии лагерями моджахедов.

– Еще одну войну сейчас начинать?- буркнул Громыко, сделав ударение на слове «сейчас».

– А что, – заерзав на стуле, оживился Устинов. – Махнем к Индийскому океану, Вооруженные силы готовы решить эту задачу.

Я заметил, как молчавший Соколов внутренне собрался, как будто все в его существе съежилось от такой безумной перспективы.

– Мы отклоняемся от темы обсуждения,- тихо вымолвил Андропов.

Несмотря на объективно более высокое служебное положение Соколова и Ахромеева и несмотря на непосредственный контакт между Табеевым и Громыко, Главный военный советник был в ту пору решающей фигурой в афганской военно-политической игре. На меня возлагалось планирование боевых действий, представление этих планов на утверждение в Москву и затем их осуществление на практике. Так что, никак не преувеличивая свою роль, мне не хотелось бы ее преуменьшать. Это мешало бы правильному восприятию событий, правильному определению роли и значения фигур на игровом поле.

На заседании, о котором сейчас идет речь, от меня ждали основного доклада о положении дел в Афганистане и о развитии там боевой обстановки. Соколов и Ахромеев, конечно, тоже хорошо владели обстановкой, и, возможно, из Москвы некоторые события им были видны даже лучше, чем мне из Кабула. Но они все-таки сравнительно давно выехали из Афганистана, и чувство непосредственного присутствия, чувство боя, чувство операции могло быть ими уже утрачено, как и непосредственное ощущение расстановки сил в руководстве Афганистана.

Во время совещания я вступал в беседу главным образом по фактическому материалу, обращаясь к тем самым картам, которые впервые предлагаются теперь вниманию читателей. С выводами выступать я не торопился, помня напутствие Самойленко на аэродроме в Кабуле:

– Дайте выговориться всем. Туза бросайте на стол, когда вас конкретно спросят о том, что делать.

– Конька менять – вот что делать,- зло бурчал Черемных. Но я больше соглашался с Самойленко.

И вот теперь я ждал этого момента.

– Будем подводить итоги? – предложил Андропов, и веки его устало поднялись за толстыми стеклами очков.

Какие же итоги подводить? Ведь за истекшие часы были одни только многословные рассуждения. И они отнюдь не определили дальнейших действий. Может быть, подумал я, когда мы все разойдемся, останется четверка и все решит? В таком случае нас-то зачем пригласили?

Состояние мое в ту минуту было странным, чувства и мысли мешались в голове. Мне казалось явно неудовлетворительным все это долгое обсуждение и отсутствие каких-либо выводов. Сейчас я предполагаю: уж не было ли это обычным почерком круговой безответственности на самом верху нашей власти – ждать, пока кто-то крайний, кому уж никак не «отвертеться», возьмет на себя ответственность?

Вслед за предложением подводить итоги Андропов прямо обратился ко мне:

– Что будем делать, Главный?

Сказать, что в тот момент я был в полной мере готов бросить туза на стол, было бы преувеличением. Одно дело с боевыми товарищами предполагать, а другое – оказаться перед человеком, имеющим полную власть, чтобы тобой «располагать» по своему усмотрению. Да и весь характер этого совещания настраивал скорее на то, чтобы изложить свои выводы в том же неопределенном мало к чему обязывающем стиле. Но факт есть факт: председатель Комиссии Политбюро спрашивает тебя как Главного военного советника: «Что будем делать?»

Теперь, вспоминая те минуты, мне кажется, что я пошел на Голгофу.

– Юрий Владимирович, я уверен, что в Афганистане все надо решать политическими и дипломатическими методами.

– Это не ново, – буркнул Громыко.

Я понял, что меня сразу же ставят на место.

Андропов тихо спросил:

– И все же?

Я почувствовал, как сердце мое стало ритмично разгонять кровь. Не вполне уверенный, что поступаю в соответствии с рангом и положением, когда вокруг столько крупных политических и военных деятелей, я медленно, стараясь не торопиться, начал излагать:

– Юрий Владимирович, уважаемые члены Комиссии, каждый день пребывания советских вооруженных сил в Афганистане и ведение ими боевых действий бьет по авторитету Советского Союза и выгодно играет на руку Соединенным Штатам Америки и НАТО.

– А у вас что, есть свои люди в Пентагоне? – едко спросил министр обороны.

– Нет, товарищ министр обороны, в Пентагоне своего человека не имею.

– Откуда же вам это известно, уважаемый радетель за интересы Америки и НАТО? – грубо продолжил Устинов.

Я не мог и не хотел быть униженным на этом совещании и потому ответил резко:

– Дмитрий Федорович, в свое время министр обороны Андрей Антонович Гречко учил меня мыслить широко, видеть политическую сторону явлений и излагать свои выводы откровенно и прямо…

– И все-таки,- перебил меня Андропов.

Я встал – не скрою, для большей храбрости. Да и вообще, сидеть перед столь высокой Комиссией во время своего доклада было неприличным. Пока я поднимался со стула, успел и приободрить себя и сформулировать ответ.

– В течение восьми месяцев, что я нахожусь на посту Главного военного советника, я располагал возможностью, глубоко и всесторонне анализируя ситуацию, делать все для победы над противником в вооруженной борьбе…

Табеев успел скороговоркой вставить:

– И тут же снимали воинские гарнизоны там, где отвоевывали у душманов власть!

Громыко сделал рукой жест: мол, помолчи, послушай, что генерал докладывает.

И я продолжал:

– Считаю, что необходимо объявить руководству Демократической Республики Афганистан, товарищу Бабраку Кармалю, что в ближайшие полгода из страны будет выведена половина войск 40-й армии, а в следующие полгода – остальная часть… Следует возложить ответственность за судьбу и защиту Революции на НДПА ДРА, ее руководство.

Несколько секунд длилось гробовое молчание.