Жить для возвращения

Снова нахлынула на меня тартареновщина, обуяла паника, как и перед зимним полетом. Мне предстоит пересечь на судне Баренцево море с его жуткими штормами либо мертвой зыбью (что ничуть не легче для человека, подверженного неизлечимой морской болезни), многодневная, многонедельная качка — выдержу ли?

Имелась еще одна сторона: непредсказуемость сроков поездки. Судно шло не только на остров Хейса; его экипажу вменялось в обязанность посетить еще несколько точек, особенно те, куда не сумели из-за льдов в предыдущую навигацию доставить уголь и продукты. Следовательно, рейс мог растянуться на сколь угодно длительный срок, не говоря уже о вполне реальной угрозе надолго застрять во льдах. Как, интересно бы узнать, справлюсь я в таком случае с бытом, кто вымоет меня (хотя бы раз в декаду), кто вылечит, если заболею чем-нибудь? Словом, возник тот самый случай, когда становится особо близким и понятным скромное выражение «тесно от мыслей в голове».

Конец терзаниям Тартарена-Каневского положила телеграмма из Обнинска, откуда, из Института экспериментальной метеорологии, и отправлялся на ЗФИ ракетный костяк экспедиции: «Послезавтра надо быть Архангельске тчк сразу выходим рейс». И в тот же вечер, поцеловав тетю Соню (дядя Исай умер незадолго до того), отправив краткое письмо в Крым, где Наташа пасла Мишку перед экспедицией на Полярный Урал, я отправился в знойный, не по-северному, июльско-августовский Архангельск.

Судно и впрямь уже стояло под парами, старенький и не слишком мощный ледокольный пароход «Семен Дежнев», «Семен», или даже «Сенька» на языке членов его экипажа, возглавляемого капитаном с многообещающей фамилией Потеряйло! В порту Бакарица круглосуточно шла погрузка, в которой участвовала вся экспедиция. Визжали свиньи, мычали коровы, которых поднимали в специальных сетях мощные лебедки. Для скотины, шедшей на прокорм зимовщикам, на верхней палубе «Дежнева» были сооружены деревянные загоны-хлевы, тут же лежали тюки спрессованного сена, а ухаживать за животными был призван нанятый в Архангельске скотник. Вот он-то и стал причиной многочасовой задержки.

Когда судно было уже полностью снаряжено в рейс, хватились этого персонажа, без которого, как всем было ясно, выход в море крайне нежелателен. Уход за крупным и в полном смысле слова разношерстным стадом — дело тонкое, и ни один член экипажа ни за какие деньги не согласился бы выполнять эту ответственную (в том числе и материально ответственную) работу. Скотника же — и след простыл! Только что он вертелся на причале, виртуозно материл каждую рогатую либо хрюкающую голову, а тут вдруг исчез. Гонцы-добровольцы ринулись по окрестным шалманам и нашли-таки дезертира трудового фронта, но в состоянии, которое наш замполит в военных лагерях характеризовал так: «Мертвый труп».

Скотника принесли на причал. Он не издавал ни звука, но глаза иногда приоткрывал. С мостика раздался многократно усиленный мегафоном голос старшего помощника капитана, элегантного обаятельного армянина, ругателя и остроумца Владимира Сергеевича Хачатурьянца:

— Расстелите сетку, грузите туда этого скотоложца — и вира помалу!

Тело «скотоложца» медленно воспарило над пирсом и над палубой «Дежнева» и было аккуратно доставлено в заданную точку на скотном дворе. Через несколько часов можно было увидеть этого тщедушного, застенчивого и очень славного мужичка за работой, он старался вовсю и явно переживал случившееся. При этом он был ни в одном глазу, и, по-моему, именно такие люди заслуживают наименования «русское чудо»!

Пишу об этом и вспоминаю почему-то лошадь по кличке Кирюша, жившую на одной из зимовок. Она стала, пожалуй, эталонным явлением для емкого понятия «естественный отбор»: за время пребывания в высоких широтах этот конь — а лошадь действительно была конем — приспособился к ненормальному климату, оброс густой шерстью и даже пристрастился к… мясу морского зверя! Однажды зимовщики увидели такую картину. Кирюша лакомится убитой нерпой, к нему крадучись подбирается «хозяин здешних мест», крупный белый медведь. Увидев диковинного конкурента, ловко расправляющегося с добычей, зверь сперва нерешительно остановился, а затем, как бы махнув досадливо лапой, нехотя ретировался. Кирюша же и ухом не повел!

«Сенька» шел в свой последний арктический рейс. Его построили еще в конце 30-х годов ленинградские судостроители, он был заслуженным ветераном трассы, но к этому добавлялось почетное звание ветерана Отечественной войны. В те годы ледокольный пароход «Семен Дежнев» стал сторожевым кораблем Беломорской военной флотилии, получил кодированное название СКР-19 и в этом качестве работал для фронта, для Победы. В ночь на 27 августа 1942 года корабль принял неравный бой с германским «карманным» линкором «Адмирал Шеер» на рейде острова Диксон, получил две тысячи пробоин, из них чуть ли не половина — сквозных, ниже ватерлинии, семь человек из его экипажа погибли, свыше двадцати дежневцев получили тяжкие ранения. Но его артиллерия, хоть и слабая, изрядно потрепала нервы фашистам, а единственное 152-миллиметровое орудие на берегу нанесло «Шееру» определенный урон, и в итоге фашист, выставив дымовую завесу, позорно бежал из диксонской бухты, из Карского моря, из наших вод.

Четверть века спустя, когда я ступил ногой на палубу этого замечательного корабля, его раны были давно залечены. Судно дважды капитально ремонтировали, с угля перевели на прогрессивное жидкое топливо, обновили все внутренние помещения. Никого из ветеранов военных лет в экипаже не значилось, но главный механик Аркадий Иванович Копылов, с которым я быстро сдружился, рассказывал мне много интересного и о людях, плававших в войну на «Дежневе», и о самом судне, которому после этого рейса предстояло уйти на вечный покой. Через несколько месяцев его продали — увы — на переплавку, и он ушел на смерть своим ходом, в благословенную Италию, чтобы потом, в виде листового металла, «воплотиться в пароходы… и в другие долгие дела»… Но летом 1968 года его еще не списали в утиль, и он отважно шел в коварные льды архипелага ЗФИ. А вместе с ним «шел» я, отнюдь не отважно, однако и без страха, оставленного в Москве. Снова, как в памятном свадебном путешествии 1955 года на «Георгии Седове», я обосновался в твиндеке, на первом этаже двухъярусных нар, в компании зимовщиков полярных станций ЗФИ и ракетчиков острова Хейса.

Баренцево море было удивительно благостным, мелкая волна не причиняла мне никаких неудобств, и я целыми днями торчал «на улице», не просто наслаждаясь, а упиваясь видами полярного моря, полярных птиц и морского зверья, одиноких поначалу, но с каждым часом прибывавших в поле зрения дрейфующих арктических льдов. На одной из льдин спокойно ехал удивительно грязный и жалкий «хозяин» Арктики. Он не шелохнулся даже тогда, когда наше судно пропилило насквозь его льдину, а лишь посмотрел на нас долгим усталым взглядом — видно, перед тем медведь порядочно поплавал в море. Может быть, даже прибыл сюда со Шпицбергена, из-за границы. Когда мы на пятые или шестые сутки «вошли в архипелаг», льды как-то незаметно, но неумолимо, надолго сплотились вокруг. Виной тому были «узкости» — так моряки именуют проливы между островами, вечно забитые льдом, даже в июле-августе. Поэтому к острову Хейса, расположенному в самом центре ЗФИ, пришлось пробираться не без труда.

Удивительное ощущение! Сто лет назад об этой земле не знал ни один человек в мире. Пятьдесят лет назад здесь еще погибали участники многочисленных разноязыких экспедиций, разыгрывались подлинные трагедии, отсюда возвращались на самодельных шлюпках, бросив во льдах полураздавленные корабли. Теперь же сюда полным ходом (11–12 узлов) идет почти современное судно, лишь четыре дня назад покинувшее почти столичный град Архангельск.

Никто на берегу не знал о том, что я «еду» на пароходе, мне хотелось сделать сюрприз друзьям во главе с Мишей Фокиным, с которыми мы распрощались за полгода до того. И эффект был что надо! Когда я выбрался из шлюпки, доставлявшей людей на берег, то постарался подойти к Мише незамеченным, прежде чем меня выдаст чей-либо удивленный голос. Подкрался к нему сзади и спросил: