На далеких рубежах

-- Эй, красавица! -- крикнул Телюков, устремляясь к ней через дорогу. -- Тебе что, жизнь надоела?

Незнакомка горделиво тряхнула головой, оттолкнулась палками и, пригнувшись, слетела с глыбы.

"Разобьется, ей-богу, разобьется, глупая" -- с замиранием сердца подумал летчик.

Взобравшись на холм, он стал наблюдать за храброй лыжницей. Ее красный костюм мелькал между кустов, и казалось издали, что по склону горы катится подхваченный ветром красный цветок. Ловко лавируя среди деревьев, девушка то скрывалась из виду, то снова появлялась и наконец, круто описав полудугу, остановилась на берегу речки.

Любил Телюков людей смелых и отважных. Вздумалось и ему "прокатиться с ветерком", догнать девушку, познакомиться с ней да и себя показать. Правда, он давненько не ходил на лыжах, но тут стоило рискнуть. И он, не раздумывая, скользнул вниз.

Но, аллах возьми! Не то левой ногой зацепился за что-то, не то случайно палкой затормозил -- кто знает, что вдруг приключилось, -- но только Телюкова как-то резко отбросило в сторону. Пошел он юзом и еле-еле удержался на ногах.

"Держись, Филипп Кондратьевич!" -- подбадривал он себя.

Скорость неудержимо росла. Справа и слева расступались стволы огромных пихт, мелькали колючие кустарники. Холодный воздух забивал дыхание. И все же лыжник держался на ногах. Казалось, победа полная! Пускай не задирает нос гордячка в красном костюме.

Но тут вдруг его подбросило вверх и отшвырнуло вправо. Еще раз подбросило. Хлестнули по лицу мерзлые ветки, запорошило снегом глаза. Что-то сильно ударило в бок.

Потеряв равновесие, Телюков с головой зарылся в сугроб...

...Вокруг жужжали шлеми и звенели комары... Прямо перед глазами покачивался на ветру алый цветок. А вдали, на окраине леса, как живые, бегали пихты, кувыркались, плясали. И сеялся снег -- мерзлый, колючий...

-- Эх вы, а еще летчик!

-- Кто здесь?

Цветок наклонился над ним.

Телюков замигал ресницами.

-- Нина, это вы? -- спросил он.

-- Не узнаете?

-- Да, да... Мне кажется... Это в самом деле вы?

-- Батюшки, вам плохо!

-- Нет, нет, я чувствую себя превосходно.

Нина помогла незадачливому лыжнику подняться, взяла под руку.

-- Ну, можно ли так бросаться очертя голову неведомо куда? Здесь валуны...

-- Видите ли, Нина, -- оправдывался Телюков. -- Я несколько лет служил на юге и долгое время не ходил на лыжах. Меня занесло... Но почему вы здесь?

-- Ходила в Каменку.

-- Вы там живете?

-- Нет, квартирую я в городке... Да у вас кровь на лице, -- сказала она. Вынув из обшлага рукава платочек, вытерла ему щеку. -- Видите?

-- Пустяки. До свадьбы заживет.

-- А вы в состоянии сами идти домой? А то мне нужно к ужину успеть.

-- Конечно, в состоянии! Хотя, если говорить честно, меня не прельщает мысль о расставании с вами.

-- О, если вы в состоянии шутить, значит, доберетесь!

-- Серьезно, Нина!..

-- Всего хорошего!

Она встала на лыжи, помахала ему рукой и стрелой понеслась к речке.

Кололо в левом плече и отдавалось глухой болью в левом колене.

Но больше всего донимал Телюкова стыд. Аллах возьми! Так опозориться перед девушкой!

Кое-как добрался он до своего коттеджа и заперся в комнате, чтобы прийти в себя.

Глава вторая

Завтра прилетают на Ли-2 авиационные специалисты, завтра (и не позднее) весь полк должен быть в полной боевой готовности.

Таков был приказ генерала Ракитного.

После совещания в штабе дивизии, которое продолжалось допоздна, генерал отбыл на аэродром бомбардировщиков, чтобы оттуда вылететь в Москву.

А подполковнику Поддубному пришлось заночевать в дивизии. Комдив не решился выпустить Як-12 в полет через горный хребет, который к вечеру окутался морозной мглой, слился с небом. Правда, была еще возможность выехать автомобилем, но дорога не близкая и не столбовая -- три перевала, множество долин и ущелий.

-- Чем плутать ночью в горах, лучше переночуйте у нас, -- настаивал комдив. -- Посетите КП, ознакомитесь с его работой. Кстати, там есть комната отдыха. Не гостиничный номер, разумеется, но все же...

Комдив производил на Поддубного самое приятное впечатление -- простой, откровенный, скромный. А орденских ленточек на мундире -- ладонью не прикроешь. Среди них пестрели и иностранные -- английские, французские, польские, чехословацкие -- почти вся Европа отмечала боевые заслуги советского воина-летчика, воина армии, освободившей народы Европы из-под фашистского рабства.

Над ярким ковриком орденских ленточек золотом отливала Звезда Героя -высшая награда Советского правительства.

Подполковник Поддубный с первой же беседы проникся к комдиву доверием, и, когда тот спросил, какую помощь хотел бы на первых порах получить полк от штаба дивизии, чтобы успешно выполнить приказ генерала, Поддубный чистосердечно признался:

-- Лучше всего, если бы офицеры дивизии пока что не вмешивались в дела полка.

-- И это все? -- удивился полковник.

-- Все. Руководящие указания я получил от генерала и от вас, теперь дело за тем, чтобы засучить рукава и своевременно выполнить на самолетах регламентные работы. А это мы сделаем и сами. Люди в нашем полку сознательные, работящие. В агитации не нуждаются. Будет приказ горы перевернуть -- перевернут.

-- Что ж, такими людьми можно только гордиться. Советские авиаторы -этим уже все сказано.

-- Вы правы, товарищ полковник. Скажу, например, про свой полк. У нас что ни летчик, что ни авиационный специалист, то коммунист или комсомолец. Боевые ребята, настойчивые. Разумеется, некоторые не без греха. Но таких мы подтягиваем, воспитываем, убеждаем.

-- Так, так. Это хорошо, когда командир доволен подчиненными, -заметил полковник. -- Но меня, признаться, удивляет ваш ответ на вопрос о помощи. По-вашему выходит: не мешай, и это будет лучшей помощью, не так ли? Вы, очевидно, недолюбливаете штабных офицеров, а может быть, я неправильно понял вас?

-- Я, пожалуй, неясно выразил свою мысль. С вашего разрешения, могу пояснить. Полк, в котором я служил прежде, дважды переходил из одной дивизии в другую. И каждый раз было так: не успеет полк сесть на аэродроме, как налетают руководящие офицеры различных штабов. Одного -- скажем об инженерах -- интересует вооружение самолетов, другого -- приборы, третьего -хвостовое оперение. И каждый требует, чтобы ему показывали, и каждый все что-то записывают, а то еще роется в формулярах. И это тогда, когда работы в полку по горло. А разве недостаточно того, что доложит командир? Вот я вам доложил о состоянии полка, о его людях и технике. Завтра доложу о боеготовности. Вы должны верить мне. А если я солгал -- гоните меня из полка в три шеи. Где-где, а в армии очковтирателям не место.

Полковник хотел что-то возразить, но смолчал, заметив, что его собеседник не высказался до конца.

-- Разумеется, -- продолжал Поддубный, -- я отнюдь не против контроля и проверки -- этих испытанных методов руководства. Наоборот, я за! Но я решительно против тягучей процедуры, называемой приемом полка. Принимайте нас, проверяйте, но дайте же время привести себя в надлежащий порядок!

Подумав, полковник сказал:

-- А что, Иван Васильевич! Ваши доводы не лишены логики. Обещаю: два дня нога моего штабного офицера не ступит на ваш аэродром. Приводите себя в порядок, но потом проверим и вооружение самолетов, и приборы, и хвостовые оперения, и даже портянки у солдат и сержантов -- все! -- Добродушно улыбнувшись, комдив добавил шутливо: -- А вскроем недостатки -- не взыщите! По головке не погладим, и на прежние заслуги скидки не будет...

Оба рассмеялись.

Должно быть, и командир полка понравился комдиву. Последний любезно пригласил гостя к себе отужинать, а после ужина отвез на КП дивизии.

Недолго петляла "Победа" в горах, не более получаса, и вот Поддубный -в просторном подземном помещении, освещенном лампами дневного света. Тишина и спокойствие царили в нем; не только в данном районе -- ни в одном уголке страны не наблюдалось ничего подозрительного. Антенны радиолокаторов, эти неусыпные наэлектризованные разведчики небесных просторов, пока что не обнаруживали никаких нарушений государственной границы.