Шутить и говорить я начала одновременно

Бури учащались, и как-то, когда она разразилась в кухне, где моя мать и мой муж хватались за топоры (выражаюсь фигурально, топора в доме не было), я вдруг почувствовала, что с меня достаточно, и сбежала из дому. Сбежала, в чем была, не переодеваясь, только накинув пальто, висевшее в прихожей.

К счастью, в его карманах обнаружились перчатки, но на ногах-то у меня были домашние тапочки! Был уже поздний вечер, и я отправилась к Янке пешком, прямиком через поле, тем путём, где впоследствии проложили Аллею Неподлеглости. В ту пору она заканчивалась улицей Одыньца. Пробежав в хорошем темпе три с половиной километра, я без стука ввалилась прямо в Янкину кухню.

Янка сидела за столом. В изумлении уставилась она на меня, перевела взгляд на мои тапки и с удовлетворением констатировала:

— О! Из дому сбежала?

Пока я брела в кромешной тьме по бездорожью, настроение моё понемногу улучшалось, тоска осталась где-то позади, чувство юмора возобладало. Обе мы с Янкой весело рассмеялись и постановили отметить такое выдающееся событие. Я решила остаться у Янки, пока мои близкие не опомнятся и не станут вести себя приличнее.

Дома наконец заметили моё отсутствие. Катастрофистка-мать, естественно, впала в панику и разослала всех, кто был под рукой, на поиски сбежавшей дочери. Муж не мог так легко перестроиться, ему на это требовалось время, поэтому он, хотя и вышел из дому, но на поиски не отправился, а просто, злой и надутый, уселся на кирпичи стройки напротив нашего дома.

Отыскал меня отец, который сразу же подумал о Янке. Отцу я заявила, что домой не пойду, останусь жить у подруги, разве что за мной приедет муж на такси и уговорит, а иначе пусть делают что хотят. Через час муж все-таки приехал, действительно на такси, но уговаривать ещё не был в состоянии. Что ж, ему требовалось много времени, чтобы перестроиться, у меня же, напротив, настроение менялось легко, я быстро вспыхивала и быстро отходила. В такси я села без лишних разговоров и вернулась в семью.

Через пару лет, уйдя от меня и вернувшись к родителям, он, наблюдая «изнутри» за взаимоотношениями шурина и родителей в своей семье, кое-что понял и признался:

— Знаешь, только теперь я понял, каким же ужасным был зятем и мужем.

Ещё бы, конечно, ужасным! Правда, моя мать пыталась обращаться с зятем так же, как всю жизнь обращалась с мужем, однако зять не был таким покорным, как муж. Но в конце концов, не она жила у нас, а мы жили в её доме, мог бы и пойти в чем-то на уступки. А муж знай твердил одно: он не видит причин, в силу которых должен выполнять прихоти женщины, которая не является его женой, и не позволит командовать собой. Со своей стороны, мать от меня требовала воздействовать на этого грубияна. В первом томе я подробно остановилась на описании своей матери, она была человеком восхитительным и незаурядным и в то же время совершенно невыносимым для окружающих. Вот так я стала буфером между матерью и мужем, видела, сколько огорчений приносит муж обожаемой матери, а виновата я — ведь это из-за меня он появился в нашей семье. Придавленная тяжестью ответственности за создавшуюся ситуацию, я сознавала, что дольше не в состоянии её выносить и наверняка закончу свои дни в сумасшедшем доме, если мы не разъедемся…

Получив диплом, я поступила на работу, и мы переехали с Аллеи Неподлеглости в собственную квартиру. Находилась она в другом районе Варшавы, на Охоте, на улице Доротовского. Была эта квартира совершенно ужасной, но я и в собачью будку бы переехала, лишь бы избавиться от семейных неурядиц.

( Наша новая квартира…)

Наша новая квартира состояла из одной комнаты, кухни, прихожей и ванной. Комната оказалась вытянутой в длину, с окном-фонарём на одном конце и нишей на другом, и походила скорее на коридор, чем на комнату. Кухня теоретически была довольно большой, в девять квадратных метров, но почти половину её занимала огромная плита, топившаяся углём. У окна стоял буфет, за которым могли сидеть два человека, так что нечего жаловаться на неудобства, тем более что до всего можно было дотянуться не вставая с табуретки. Чем не удобство? В прихожей, из-за её малых размеров, не всякий сумел бы надеть пальто, а ванна крала бельё.

Ладно, так и быть, забегу немного вперёд и сразу расскажу о ванной. Она тоже была длинной и узкой. Похоже, все помещения в нашем доме были запланированы в форме вытянутых прямоугольников, и если бы я могла узнать, кто такое запроектировал! Нет, сейчас я говорю об этом почти спокойно; со временем страсти поулеглись, но тогда собственноручно зарезала бы этого бракодела кухонным ножом! Итак, ванная. В длинной и узкой комнате по одной стеночке стояла ванна, а напротив, по другой, висела на стене полочка с зеркалом, и надо было постоянно помнить об этой проклятой полочке, иначе, резко выпрямившись над ванной, человек врубался спиной в полочку.

О воровских наклонностях нашей ванны мы долго не подозревали. У меня уже был второй ребёнок, приходилось часто стирать пелёнки и прочие мелочи для младенца, и они у меня время от времени пропадали. Количество пелёнок уменьшалось со страшной скоростью, то же происходило с носовыми платками и мужниными носками. Кто же этим занимался, черт возьми, и каким образом ему это удавалось?!

Как-то к нам пришла помыться Янка. Она по-прежнему жила в бараке, предназначенном на снос, и ванной у неё не было. Она вымылась, потом устроила небольшую постирушку, и из ванной вышла чрезвычайно растерянная.

— Послушай, — нерешительно обратилась она ко мне, — я ничего не понимаю. — У меня пропала нижняя юбка.

— Как это пропала? — не поняла я. — Когда и где?

— Да вроде бы в вашей ванной, — совсем засмущалась Янка. — Ведь я же из неё не выходила.

— Так ведь она на тебе! — возразила я, предварительно убедившись в этом факте.

— Нет, на мне чистая. Я взяла с собой чистое бельё, а то, что сняла с себя, простирнула в ванной. В том числе и нижнюю юбку. И вот её нет. Из ванной я не выходила, разве что насмерть об этом забыла. Что скажешь?

Я не на шутку встревожилась и обеспокоилась. Вспомнились случаи собственных пропаж белья, вспомнилось, что они происходили после стирки. Что-то такое в этом есть… Колдовское.

Тайну случайно раскрыл муж. Оказывается, слив в ванной действует с дьявольской силой, засасывая в дырку, несмотря на перегородку, мокрые тряпки. Мужу с трудом удалось в последний момент вырвать из пасти дьявольского устройства свои носки, которые уже исчезали в канализационной пропасти. Мы поставили эксперимент и с трудом верили своим глазам: тряпка втягивалась вместе с водой в дыру просто в устрашающем темпе. С тех пор мы стали полоскать бельё, предварительно плотно заткнув дырку, и все равно эта зараза умудрилась поглотить ещё несколько вещей.

Это было отступление, возвращаюсь к хронологическому повествованию. Итак, мы получили квартиру, и я с упоением принялась её благоустраивать. В комнате пол был паркетный, в кухне — дощатый. Паркет был плохой, нормальный человек вызвал бы циклёвщика и привёл его в порядок. Нормальный, но не я. Я принялась собственноручно обрабатывать паркет. Лезвием безопасной бритвы.

Нет, я не вру, это правда! Можно счесть это проявлением ненормальности, возможно, так оно и было, но я запаслась бывшими в употреблении лезвиями мужа и все свободное время посвящала тому, что приезжала в свою новую квартиру и самозабвенно скоблила пол, паркетину за паркетиной. И эффект, скажу я вам, был потрясающий, никакому циклёвщику не добиться такого качества. Правда, ушло у меня недели две на небольшую комнату. Недаром говорится, что работа дураков любит.

Одновременно с этим мы занялись приобретением мебели. В первую очередь следовало приобрести диван-кровать. В те годы очень было непросто купить мебель, и мужу просто чудом удалось приобрести необходимый нам раскладывающийся диван. Правда, с обивкой бурячкового цвета. Мужу она сразу не понравилась, продавались там диваны с голубой обивкой, муж умолял поменять ему бурячковый на голубой, но он имел глупость уже заплатить деньги, а диваны с голубой обивкой стоили дешевле. Деньги заплатил, чек выбили, значит, и дело с концом. Голубые стоили дешевле свекольных, и муж со слезами умолял дать ему голубой, клянясь, что не потребует возврата разницы. Ничего не получилось, магазин остался непреклонным.