Шутить и говорить я начала одновременно

Задумчиво глядя в окно, профессор помолчал немного и заговорил:

— Как-то раз студенты собрались и постановили, что будут сдавать экзамены на одни пятёрки. Обрадованные профессора решили максимально облегчить своим ученикам эту благородную задачу и, чтобы у тех оставалось больше времени для подготовки, стали ходить по домам и дома принимать у студентов экзамены. Вот взбирается старичок профессор на последний этаж дома по крутой лестнице, еле дышит, а из дверей квартиры студента выходит другой профессор. «Ну и как ваши дела? — с тревогой интересуется запыхавшийся старичок. — Как экзамен?» — «Ой, плохо, пан коллега, — огорчённо отвечает второй профессор. — Ой, плохо. Велел мне прийти второй раз…»

Мы обе с Ханей решились издать робкое «хе-хе-хе». По всей вероятности, тактично нам давали понять, чтобы мы шли ко всем чертям и пришли сдавать экзамен во второй раз, но до нас не дошло. Мы обе словно приросли к стульям и сидели неколебимо, и ясно было видно — так и будем сидеть до конца дней своих. Немного подождав, профессор Бе-ганский с тяжёлым вздохом спросил, что я могу ему сказать об итальянском барокко.

Итальянское барокко! Об итальянском барокко я знала все на свете, итальянское барокко, можно сказать, из меня само извергалось. Я буквально засыпала профессора всеми этими Бернинями, Борроминями и Мадернами, обрушила на него фонтаны и колодцы, вернулась к Микеланджело и сконфуженно заявила:

— Пан профессор, о Леонардо да Винчи я тоже могу рассказать, не знаю, что такое на меня нашло, разрешите…

Но пан профессор Беганский уже не хотел Леонардо. Отогнав меня взмахом руки, он вцепился в Ханю. Ханя тем временем успела отделаться от «Вечери» и отвечала толково и по существу. И хотя на все новые вопросы мы ответили блестяще, профессор поставил нам по тройке с плюсом и ни гроша больше. Возможно, он был оскорблён нашей бестактностью.

И все равно мы были счастливы, потому что экзамен принимал у нас профессор Беганский, человек спокойный и уравновешенный, а не дедуля Монченский. Из рук дедули нам бы не выйти живыми.

Пан профессор Монченский был куратором нашей группы и совершённым уникумом. Его предметом было общее строительство, и он славился невероятной вспыльчивостью. В состоянии чрезвычайной раздражённости он щёлкал подтяжками. Это было ужасно! Моя однокурсница, Тереса Рембертович, брат которой впоследствии стал одним из самых больших моих друзей, однажды заявила нам решительно:

— Я не потерплю, чтобы он щёлкал на меня своими подтяжками! Если он осмелится щёлкнуть на меня подтяжкой, даю слово, подойду и щёлкну на него подвязкой!

Об одном экзамене у дедули мне рассказывал сам потерпевший.

В аудиторию запускали по четыре человека. Якуб вошёл первым и сел у окна, подальше от двери. За ним вошли ещё трое. Дедуля стал спрашивать от дверей. Первый не знал решительно ничего, второй тоже. Когда и третий проявил познаний не больше, дедуля впал в ярость.

— Вон! — страшным голосом крикнул он, срываясь с места. — Вон! За дверь!

Первых трех как ветром сдуло, четвёртый, Якуб, был от дверей слишком далеко. В панике он спрятался под стол и затаился там. Сидит, дрожит и слушает, как дедуля Монченский в ярости бегает по аудитории, стараясь успокоиться. Потом перестал бегать, в комнате воцарилась тишина. Несчастный Якуб решился посмотреть, нельзя ли смыться. Осторожно высунул он голову из-под стола, и в этот момент профессор, стоящий к нему спиной, вдруг обернулся. Его взгляд остановился на испуганном лице студента.

— Вылезай, пан! — гневно приказал профессор. — И давай свою зачётку.

Дрожащий студент вылез из-под стола, дрожащими руками подал зачётку, не зная, что профессор намерен с ней сделать. Мог и разорвать в ярости, и в окно вышвырнуть. Ничего подобного! Весь дрожа от гнева, тяжело дыша и сопя, старик принялся проставлять в зачётке отметку, пробормотав:

— Только пан сумел что-то сделать! Поставил тройку, расписался, Якуб выхватил свою зачётку и, все ещё весь дрожа, выскочил за дверь. Сам себе он бы этой тройки не поставил, признался мне он с похвальной искренностью.

На третьем курсе я занималась в группе профессора Пневского. Он как раз сломал ногу, и мы, студенты, ходили к нему домой со своими проектами. Самокритично осознав, что лишена необходимых талантов, свой проект я просто «делала под Пневского», и получалось неплохо. Правда, допустила досадную промашку. Помнится, работала я над проектом гостиницы. Профессор изучил мои чертежи, вроде бы даже без особого отвращения, и произнёс:

— Что ж, недурно. А как вы предполагаете входить в это строение?

— Разумеется, через дверь, пан профессор.

— Так где же дверь?

И в самом деле, оказалось, о входной двери я и забыла. Ничего, приделала её позже, к счастью, это оказалось возможным, место нашлось.

Это ещё что! Рекорд глупости побил другой студент, тоже работая над чертежами гостиницы. Опять же к счастью, забыла его фамилию, а то обязательно бы её сейчас обнародовала. Задача перед ним была поставлена чёткая и не очень сложная: большой холл в восемьдесят квадратных метров, вокруг — коридоры и номера. Студент явился к профессору с готовым проектом. На мятом обрывке бумаги он изобразил большой-пребольшой квадрат, окружённый со всех сторон узенькой полосочкой, за ней, в свою очередь, шла каёмочка пошире, разделённая на малюсенькие квадратики — комнаты.

— Что это у вас? — поинтересовался профессор Пневский.

— Отель, проше пана, — важно ответил студент.

Возможно, в первый момент профессор подумал, что ему предъявляют орнамент паркета или какую другую деталь. Оказывается, отель!

— В таком случае объясните, пожалуйста, что у вас тут изображено? Вот это и это.

— Как вы и приказали, пан профессор: это холл, вокруг коридоры и комнаты…

— Господи, какого же размера ваш холл?!

— Да такой, как вы и велели: восемьдесят квадратных метров. Сорок на сорок.

Профессор надолго лишился дара речи. Обретя его, он как можно спокойнее попросил:

— Не оставите ли вы мне свой проект? Мне бы хотелось продемонстрировать его коллегам.

— Разумеется, разумеется.

И этот идиот, запроектировавший гостиничный холл размерами в тысячу шестьсот квадратных метров, вышел из кабинета профессора сияющий и, очень довольный собой, заявил:

— Ну и уел же я старикана!

На том же третьем курсе мы занимались на кафедре сельского строительства у профессора Пящика. Занятия, должно быть, велись серьёзные, ибо у меня до сих пор остались в памяти всевозможные познания о коровниках, конюшнях, хлевах и прочих полезных постройках. Нам с Ханей поручили подготовить проект коровника на четыреста коров, причём Ханя отвечала за коммуникации и транспортировку. Линия (трасса) доставки корма и линия уборки были в порядке, линия же выгона коров и телок вела мимо боксов с бугаями, а до Хани совершенно не доходила несообразность такого сочетания.

Руководителем наших проектов был Юрочка Мордашевич, молодой и красивый ассистент профессора Пящика, человек тактичный и чрезвычайно деликатный. Отчаявшись объяснить Хане в деликатной форме её ошибку, он в отчаянии вопросил:

— А вы вообще-то знаете, что такое бугай?

— Знаю, конечно, — не очень уверенно ответила Ханя. — Это такой большой-пребольшой вол.

Я прямо-таки завыла от смеха, Юрочка покраснел и обратился ко мне:

— Может, пани объяснит подруге, что же такое бугай?

И поспешил сбежать от нас.

Я объяснила. Мне довелось видеть такого бугая, когда к нему привели даму. Бугай был цепью привязан в сарае. К даме он вышел с цепью и фрагментом стены, снеся к черту ворота.

Добил меня тот же профессор Пониж своими лекциями, на которых знакомил нас с принципами конструкций. Что-то премудрое объяснял, одной рукой что-то премудрое писал на доске, другой тут же стирал и, разумеется, вовсю оперировал проклятыми интегралами и дифференциалами. Не понимая ни слова, я и не пыталась конспектировать его лекции, а просто вязала на спицах. Конспектировать пыталась Ханя.