Павел I

4 мая 1797 года появился Указ «не принимать прошений, многими подписанных», т. е. отменявший право дворян обращаться с ходатайствами на Высочайшее Имя». 15 ноября 1797 года подписан Указ, запрещавший участвовать в дворянских выборах лицам, уволенным с воинской службы, а 15 января 1798 года последовал Указ, запрещавший уволенных с воинской службы дворян принимать и на гражданскую службу.

В среде «благородного сословия» распространялись панические настроения; шепотом передавали друг другу, как верное известие, что Государь намеревается низвести благородное сословие на уровень мужицкий…

Одним словом, с приходом к власти Павла I рухнул знакомый, тепло-рутинный чиновно-аристократический мир. Но люди этого мира остались, они никуда не делись; жить по-другому они не хотели, да и не умели. Они сохранили психологию, привычки, комплексы времени минувшего. Они мечтали о прошлом, грезили о реванше и, в конце концов, они добились его: в ночь на 12 марта 1801 года Император Павел был убит. Но до этого «торжества справедливости» был долгий путь приспособления, недовольства, клеветы, заговоров и животного страха. И начался этот «ужасный маршрут» для чиновно-аристократической элиты 6 ноября 1796 года.

Императору досталось тяжелое наследство. Семь войн, которые вела Россия при Екатерине — три с Польшей, две с Турцией, по одной с Персией и Швецией, — истощили финансовые ресурсы государства; государственный долг достигал астрономической суммы в 200 миллионов рублей. Административный аппарат пребывал в параличе, дела не рассматривались годами и даже десятилетиями. Только в Сенате таковых накопилось около одиннадцати тысяч!

На рубежах Империи росло напряжение; революционная чума выплескивалась за границы Франции, росла угроза престолам в близких к России государствах. Покорённая и разорённая Польша, значительная часть которой была присоединена к России, стала для Петербурга постоянной головной болью.

Начинать же Павлу Петровичу пришлось в атмосфере уныния, и начинать надо было с самого неотложного. Как только ему сообщили, что Екатерина преставилась, то сразу же был вызван Митрополит Петербургский Гавриил (Петров, 1730–1801), получивший распоряжение готовиться в церкви к принесению присяги, Мария Фёдоровна взяла на себя все обязанности, связанные с приуготовлением усопшей. В спальне была проведена уборка, тело Екатерины обмыли, переодели и положили на кровать. Затем в присутствии лиц Императорской Фамилии здесь была отслужена первая панихида, закончившаяся прощальными поцелуями с покойницей.

Потом все отправились в церковь, где генерал-прокурор граф А. Б. Самойлов зачитал Манифест — первый документ, подписанный Павлом Петровичем после восшествия на Престол. Он был составлен самим Павлом и был выдержан в соответствующих моменту тонах.

«Объявляем всем верным Нашим подданным, что по воле Всевышнего, наша Любезная Государыня, Родительница, Императрица и Самодержица Всероссийская Екатерина Вторая, по 34-х летнем Царствовании, в 6 день Ноября, к крайнему прискорбию Нашему и всего Императорского Дома Нашего, от сей временной жизни в вечную представилась. Вступая ныне на Наш Прародительский, наследственный, Императорский, Всероссийский Престол, и повелевая верным Нашим подданным учинить Нам в верности присягу, Бога Всемогущего призываем, да поможет Нам благодатию Своею Святою, бремя, от Него на Нас возложенное, подъяти на пользу Империи и ко благоденствию верноподданных Наших». Наследником Цесаревичем при присяге был объявлен Великий князь Александр Павлович.

После чтения Манифеста началась присяга и первой её принесла Мария Фёдоровна. Поцеловав Крест и Евангелие, она, как сказано было в камер-фурьерском журнале, «пришла на свое Императорское место, нежно обняв вселюбезнейшего своего супруга и Государя, облобызав его три раза, целуя в уста и очи; потом чинили оную по порядку Государь Наследнике его супругою, великий князь Константин Павлович с его супругою, Великие княжны Александра Павловна, Елена Павловна, Мария Павловна и Екатерина Павловна; от присяги к Государю Императору подходили Их Высочества с коленопреклонением и лобызали десницу вселюбезнейшего своего родителя; потом преосвященный Гавриил и всё духовенство и все предстоящие знатные особы, находившиеся в то время в церкви, чинили присягу».

Процедура завершилась около двух часов ночи, а затем Император и Императрица отправились к телу покойной Императрицы, где Митрополитом Гавриилом была отслужена панихида. На этом первая царская ночь Павла Петровича не завершилась. Перед отходом ко сну он вызвал к себе Ф. В. Ростопчина и отдал распоряжение: «Ты устал, и мне совестно; но потрудись, пожалуйста, съезди с Архаровым [89] к графу Орлову и приведи его к присяге. Его не было во Дворце, а я не хочу, чтобы он забывал 28-е июня. Завтра скажи, как у вас дело сделается».

Давно известна старая истина: старость есть возмездие или воздаяние. Для графа А. Г. Орлова-Чесменского, переступившего порог шестидесятилетия, что по тем временам считалось возрастом весьма преклонным, наступило время возмездия. Принадлежа к богатейшим людям России и занимая выдающиеся посты при Екатерине II, Алексей Григорьевич воспитывал единственную дочь — графиню Анну Алексеевну (1785–1848), [90] крестницу Императрицы, ставшую в XIX веке известной благотворительницей. Граф Алексей Орлов был так обласкан властью, столько видел благодеяний от «матушки-имиератрицы», что мог рассчитывать на тихую старость. Но не довелось. Не случилось.

Наступили другие времена, и ему пришлось вспомнить, что в молодости он состоял адъютантом при Императоре Петре III, затем по приказу Екатерины его охранял и принял участие в страшном преступлении — цареубийстве, а потом написал ту самую пресловутую полуграмотную записку к повелительнице-узурпаторше, которая ранее уже воспроизводилась. Этот клочок бумаги Екатерина тщательно оберегала: она считала, что «документ» послужит ей индульгенцией от «суда потомков».

Когда уже дочти поутру 7 ноября 1796 года в огромный особняк графа на Васильевском острове нагрянули важные визитёры, требуя отворить двери от имени Государя, с Орловым случился чуть ли не столбняк. Он многие годы ненавидел Павла, изощрялся в злобных остротах на его счет и понял — теперь наступила расплата. Кандалы, казематы, пытки на дыбе, — все грядущие ужасы моментально пронеслись в сознании старого, измученного подагрой царедворца. Граф был болен с 5 ноября, у него был «жар», он не вылезал из постели. Когда же узнал, что его пришли не арестовывать, а только привести к присяге на верность Государю, то сразу же воспрял настолько, что и жар пропал. Дальнейшее описано в «Записках» Ф. В. Ростопчина.

Первоначально граф, узнав о смерти Екатерины, в полуобморочном состоянии произнес вослед умершей: «Господи! Помяни её в царствии Твоём», и залился горючими слезами. Но слезы немедленно высохли, когда визитёры поинтересовались причиной отсутствия сановника на присяге. Орлов стал уверять, что он «огорчён» тем, что Государь мог усомниться в его верности! Граф немедленно выскочил из постели и тут же, прямо в одном халате, намеревался следовать в церковь, чтобы присягать. Архаров поддержал инициативу, а Ростопчин считал, что всё можно сделать проще. Он сказал, что текст присяги при нём, и «рукоприкладства достаточно будет». Граф был неумолим и явил настойчивость и резвость не по годам.

«Нет, милостивый государь, — восклицал Орлов, — я буду и хочу присягать Государю пред образом Божиим». Снял образ со стены, держа зажженную свечу в руке, «читал твёрдым голосом присягу») по окончании, приложил к ней руку», т. е. расписался. Затем, как заметил Ростопчин, «мы оба вышли вон». И далее мемуарист присовокупил резюме: «Несмотря на трудное положение графа Орлова, я не приметил в нём ни малейшего движения трусости или подлости».

Возможно, что в тот момент граф и «не явил движения подлости», но самую главную в своей жизни он уже свершил: в молодости он уже один раз присягал «перед Лицом Божиим» на верность Государю Петру III, а потом без колебаний предал его. И от той клятвы на верность его никто не освобождал…