Я пишу теперь совершенно иначе

      — Но, тем не менее, Александр Евсеевич, мы всех разгадали...

      — Да. Но в этом была боязнь, что тебя возьмут за шкирку и привлекут к ответственности: что, почему он про меня написал так?! Вторым для меня крупным писателем, который за это взялся, был поздний Юрий Нагибин. Если вы сейчас перечитаете «Тьму в конце туннеля», «Мою золотую тещу», «Дафнис и Хлоя», а вы их знаете наизусть так же, как я, — вы увидите, как формировался этот, на мой взгляд, абсолютно новый тип литературы. То, что я говорю сейчас, мне представляется, Юрий Александрович, очень важным и единственно важным. Смотрите, как он делает из Маши Асмус — Дашу Гербет, это его первая жена Маша Асмус. Солженицын страшно ругается по поводу того, что он не рассказал сколько-нибудь подробно о первой жене, он просто не читал «Дафниса и Хлою». Он даже не смеет назвать Машу Машей, он делает Дашу, он из Беллы делает Геллу.

      — Он при мне это делал. Я говорю: «Ну, Юрий Маркович, это настолько прозрачно, что все Беллу узнают!», а он: «Ну и пусть узнают, но Гелла это не Белла, буквы другие...» Это какой-то такт...

      — Нет, это не такт, это просто разная литература. Потом в какой-то момент к нему приходит то понимание в «Дафнисе и Хлое», что называть Пастернака мулатом нельзя. Нужно написать самого Пастернака, и назвать его Пастернаком. Платонова, Рихтера и других великих, которых он изображает. Конечно же, у такого органичного писателя, как Юрий Нагибин, эти апокалипсические мотивы были связаны и с личным самоанализом, попыткой исповедаться в грехах бытия, понять причинную связь ошибок собственной жизни, вольных и невольных заблуждений, метаний души и плоти. Сюжетной канвой повести был биографический парадокс: всю свою жизнь герои «Тьмы...» (почти идентичный автору) прожил, считая себя наполовину евреем, испытав унижения и тяготы судьбы полукровки не в половинном, а в полном объеме, — как вдруг, после смерти матери, он обнаружил в старых письмах сведения о том, что его отцом был другой человек, как и мать — русский, студент, расстрелянный за участие в событиях тамбовского крестьянского восстания. Однако попытка дожить оставшееся «без комплексов», сознавая себя исконно русским человеком, оказалась еще большим унижением. «Трудно быть евреем в России. Но куда труднее быть русским», — заключительные строки повести. Мы не терзались вопросом: издавать ли? Конечно, издавать. Но возникла проблема сугубо технического плана. Объем повести «Тьма в конце туннеля» был недостаточен для того, чтобы книга выглядела солидным томиком в твердом переплете. То есть книгу следовало дополнить чем-то, соответствующим «Тьме...» тематически и по настрою. Вспомнилась повесть Юрия Нагибина давних лет «Пик удачи», главный герой которой — ученый, изобретший средство против рака, на вершине славы кончает жизнь самоубийством. (Заметим, что в ту пору автор, по-видимому, не помышлял о безоглядной и отчаянной исповедальности: самые мучительные вопросы жизни он умело экстраполировал на вымышленных литературных героев.) Не скрою, нас чуточку интриговала и игра названий: «Пик удачи» — издательство ПИК. С тем я и позвонил Юре в Пахру. Но, к счастью, не успел даже заикнуться об этом предложении. "Ты знаешь, — сказал Нагибин, уловив, что речь идет всего лишь об увеличении объема книги, — у меня в столе лежит еще одна вещь..." Рукопись повести «Моя золотая теща» сопровождало письмо "Дорогой Саша! Я вдруг подумал: а что, если ты не прочь прочесть нечто в игривом роде, хотя тоже достаточно мрачное. Русский Генри Миллер, хотя и без малейшего подражания автору « Тропика Рака». На это намерение навел меня ты сам, оговорившись фразой: «Может, это ("Тьма в конце туннеля") с чем-нибудь соединить». Не знаю, монтируется ли «Теща» с основной повестью — там немало общих героев, хотя проблематика совсем иная. А вдруг — монтируется. Кстати, после нашего с тобой разговора мне позвонил один известный музыкант: «Где купить целиком "Тещу"?» — «А откуда вы о ней знаете?» — «А как же, в "Столице" напечатана глава». Ее отдал туда Щуплов, попросивший у меня отрывок для какого-то нового журнала, который так и не состоялся. Непривычный азарт сдержанного музыканта явился вторым толчком, чтобы дополнительно загрузить тебя. Впрочем, читается все это легко. Жму руку — твой Ю.Нагибин". Короче говоря, Юрий Александрович, ко мне пришло понимание того, что я буду писать литературу нонфикшн, абсолютно отрицающую все законы беллетристики. Я пишу теперь совершенно иначе, по сюжетам и по жанрам это будут не мемуары, это будут повести, это будут рассказы, возможно — романы, но там будут подлинные герои, начиная от меня самого.

      Беседовал Юрий Кувалдин

      "НАША УЛИЦА", № 8-2003