История русской революции. Том 1. Февральская революция

После освобождения из тюрьмы Троцкий, избранный заочно на VI съезде РСДРЩб) членом большевистского ЦК, активно включился в работу по подготовке Октябрьского переворота. Как председатель Петроградского Совета (этот пост он занял за месяц до вооруженного восстания), он оказался в центре решающих событий революции. Ленин высоко оценивал роль Троцкого в октябрьские дни, ставил его в пример как «лучшего большевика». Однако совместная дружная работа по становлению Советской власти продолжалась только до первого же крупного послеоктябрьского внутрипартийного кризиса в связи с брестскими переговорами.

В основе оппозиционной платформы Троцкого и его сторонников лежало вытекавшее из теории «перманентной революции» особое отношение к Октябрю, представление о курсе большевиков на построение социализма силами трудящихся Советской России как следствие их узконационального толкования марксизма, как проявление своего рода российского мессианизма.

Все силы молодого Советского государства Троцкий предлагал бросить на подготовку мировой революции. «Если восставшие народы Европы не раздавят империализм, мы будем раздавлены, — это несомненно», — говорил он на II съезде Советов сразу же после победы восстания. «Сколько бы мы ни мудрили, какую бы тактику ни избирали, спасти нас в полном смысле слова может только европейская революция», — повторял он ту же мысль в 1918 г. «Если капиталистический мир просуществует еще несколько десятилетий, то этим будет подписан смертный приговор социалистической России» (1922). Перечень подобных высказываний Троцкого можно продолжить, многие из них он воспроизводит в настоящей книге.

Когда суть этих установок была вскрыта в ходе внутрипартийных дискуссий, сторонники оппозиции стали заявлять, что они не против строительства социализма, его строить можно, а построить нельзя, пока не произойдет мировая революция. Сам Троцкий редко использовал подобную формулу (автором ее является Зиновьев, объявивший курс партии на построение социалистического общества строительством социализма «в одном уезде»).

Подобные умозрительные рассуждения, подкрепляемые лишь цитатами из соответствующих текстов (Маркса, Энгельса, Ленина и т. д.), не встречали сочувствия у людей груда, вступали в противоречие с реальной практикой их деятельности и преобразований в стране. Они расходились и с мыслями Ленина. В своих последних работах он выразил твердую уверенность в том, что в России есть все необходимое для построения социализма («О кооперации»).

Сейчас, когда социализм в нашей стране разрушается, возникает вопрос: а не был ли прав Троцкий, так последовательно боровшийся против идеи «социализма в одной стране»? То. что он предсказывал: и засилье бюрократии, и перерождение верхушки партии, и ликвидация Советской власти, и рост крупного капитала в уродливых формах, и поглощение страны западными монополиями, и социальная апатия масс, и многое другое, казалось бы, налицо. Но ведь Троцкий полагал, что все это (как и поражение СССР в новой мировой войне) случится уже в 30-е, в крайнем случае в 40-е годы. Однако картина гибели революции стала реальностью лишь через полвека. Да и распад советской модели обусловлен прежде всего внутренними факторами, а не тем, что не свершилась мировая революция. К тому же следует подчеркнуть, что с социализмом в России еще не покончено. Поэтому такого рода прогнозы действующего поли- тика сродни предсказаниям Нострадамуса. Но все же Троцкий многое подметил верно, и тревога одного из руководителей революции за ее будущее имела серьезные основания. К сожалению, она не насторожила партию. И это стало одной из причин трагедии России.

Революционный потенциал Октября таков, что его хватило для того, чтобы коренным образом изменить лицо всего мира. Десятки революций, освободительных движений считают себя прямым продолжением дела, начатого в России в 1917 году. Да и сам народ России не отказался от свершенного в ней под влиянием Октябрьской революции. Униженный новоявленными хозяевами, он уверен в грядущем возрождении. И это возрождение в современных условиях возможно лишь на пути, проложенном героями Октября. Эпоха Великой революции не закончилась с поражением раннего социализма.

Социалистическое переустройство мира неизбежно. И тогда человечество вновь с благодарностью обратится к памяти первопроходцев общества реального гуманизма.

Ленин заключил одно из своих послеоктябрьских выступлений крылатой фразой: «Из России нэповской будет Россия социалистическая!» Нет сомнения в том, что современная Россия выйдет из гибельной для нее катастрофы и, используя весь свой положительный опыт, корректируя и обогащая его, создаст (пусть и в одной стране!) общество социальной справедливости, подлинной свободы, равенства и братства. Именно о таком обществе мечтало поколение, совершившее Октябрьскую революцию. Именно к построению такого общества зовет и предлагаемая читателю книга Троцкого, которая навсегда останется одним из ярких литературных памятников XX века.

Н. Васецкий

Книга печатается по тексту издания: Троцкий Л.Д. История русской революции. Берлин: Изд-во «Гранит», 1931 1933. Даты, цифровой материал и цитаты даются по тексту берлинского издания. Исправлены опечатки, наиболее известные имена и фамилии приводятся в современной транскрипции. В необходимых случаях исправлены устаревшая орфография и пунктуация, унифицировано написание названий.

Предисловие к русскому изданию

Февральская революция считается демократической революцией в собственном смысле слова. [28] Политически она развертывалась под руководством двух демократических партий: социалистов-революционеров и меньшевиков. Возвращение к «заветам» Февральской революции является и сейчас официальной догмой так называемой демократии. Все это как будто дает основание думать, что демократические идеологи должны были поспешить подвести исторические и теоретические итоги февральскому опыту, вскрыть причины его крушения, определить, в чем собственно состоят его «заветы» и каков путь к их осуществлению. Обе демократические партии пользуются к тому же значительным досугом уже свыше тринадцати лет, причем каждая из них располагает штабом литераторов, которым во всяком случае нельзя отказать в опытности. И тем не менее мы не имеем ни одной заслуживающей внимания работы демократов о демократической революции. Лидеры соглашательских партий явно не решаются восстановить ход развития Февральской революции, в которой им довелось играть такую видную роль. Не удивительно ли? Нет, вполне в порядке вещей. Вожди вульгарной демократии тем опасливее относятся к действительной Февральской революции, чем смелее они клянутся ее бесплотными заветами. То обстоятельство, что сами они занимали в течение нескольких месяцев 1917 года руководящие посты, как раз больше всего и заставляет их отвращать взоры от тогдашних событий. Ибо плачевная роль меньшевиков и социалистов-революционеров (какой иронией звучит ныне это имя!) отражала не просто личную слабость вождей, а историческое вырождение вульгарной демократии и обреченность Февральской революции как демократической.

Вся суть в том, — и это есть главный вывод настоящей книги, — что Февральская революция была только оболочкой, в которой скрывалось ядро Октябрьской революции. История Февральской революции есть история того, как Октябрьское ядро освобождалось от своих соглашательских покровов. [29] Если бы вульгарные демократы посмели объективно изложить ход событий, они так же мало могли бы призывать кого-либо вернуться к Февралю, как нельзя призывать колос вернуться в породившее его зерно. Вот почему вдохновители ублюдочного февральского режима вынуждены ныне закрывать глаза на свою собственную историческую кульминацию, которая явилась кульминацией их несостоятельности.

Можно, правда, сослаться на то, что либерализм, в лице профессора истории Милюкова, попытался все же свести счеты со «второй русской революцией». Но Милюков вовсе не скрывает того, что он лишь претерпевал Февральскую революцию. Вряд ли есть какая-либо возможность причислять национал-либерального монархиста к демократии, хотя бы и вульгарной, — не на том же основании, в самом деле, что он примирился с республикой, когда не осталось ничего другого? Но, даже оставляя политические соображения в стороне, работу Милюкова о Февральской революции ни в каком смысле нельзя считать научным трудом. Вождь либерализма выступает в своей «Истории» как потерпевший, как истец, но не как историк. Его три книги читаются, как растянутая передовица «Речи» в дни крушения корниловщины. Милюков обвиняет все классы и все партии в том, что они не помогли его классу и его партии сосредоточить в своих руках власть. Милюков обрушивается на демократов за то, что они не хотели или не умели быть последовательными национал-либералами. В то же время он сам вынужден свидетельствовать, что чем больше демократы приближались к национал-либерализму, тем больше они теряли опору в массах. Ему не остается, в конце концов, ничего иного, как обвинить русский народ в том, что он совершил преступление, именуемое революцией. Зачинщиков русской смуты Милюков, во время писания своей трехтомной передовицы, все еще пытался искать в канцелярии Людендорфа. Кадетский патриотизм, как известно, состоит в том, чтобы величайшие события в истории русского народа объяснять режиссерством немецкой агентуры, но зато стремится в пользу «русского народа» отнять у турок Константинополь. Исторический труд Милюкова достойно завершает политическую орбиту русского национал-либерализма.