История русской революции. Том 1. Февральская революция

Российская пассионарность времен трех революций породила плеяду неординарных личностей, имена которых навсегда останутся в истории. Среди них и Троцкий — страстный поборник вселенского социального переустройства.

Еще недавно любой начинающий историк в СССР усваивал точку зрения, что этот деятель — непримиримый враг ленинизма, фактический союзник мирового империализма, фальсификатор истории КПСС. Причем о произведениях Троцкого, скрытых в спецхранах, судили, как правило, по контрпропагандистской литературе, издававшейся для разоблачения всех, чьи взгляды не укладывались в каноны официальной историографии. Сегодня, когда можно выпускать любые издания, книжный рынок по-прежнему испытывает недостаток фундаментальной литературы, в том числе и по октябрьской тематике. Нет на книжных прилавках и этого произведения Троцкого. Поэтому первое российское издание самого крупного труда Троцкого — событие, которое, несомненно, будет отмечено читающей публикой, особенно в год 80-летия Февральской и Октябрьской революций.

Теперь много расхожих, как правило поверхностных, суждений об этих исторических событиях, и прежде всего об Октябрьской революции, которая сначала проклиналась буржуазным миром, затем была признана явлением закономерным, хотя и в рамках одной России, а ныне снова преподносится в качестве отправной точки ее падения в конце XX века.

Однако, как ни переигрывай прошлое на современный лад, оно не станет ни «умнее», ни «глупее», а стало быть, понятнее. В отличие от настоящего и будущего прошлое уже состоялось. Историю его, конечно, можно в очередной раз переписать, не считаясь ни с чем. Но это будет не история, а ее политизированный в угоду новым веяниям суррогат. И не больше.

А ведь революция при всей идейно-политической борьбе вокруг нее вчера и сегодня была и останется неотъемлемой частью нашей истории, от которой нельзя отмахнуться, иначе не понять и самой истории.

Разумеется, с высоты современного научного знания многие положения работы Троцкого выглядят заведомо спорными. Но не может быть полноценной историографии без возвращения в нее забытых и полузабытых идей, принятых или отвергнутых, истинных или ложных, если они имели сторонников, если их обсуждали, если о них спорили.

Несомненно, что «История русской революции» содержит такие идеи. Многие из них оказались в центре внутрипартийной борьбы 20 — 30-х годов. Троцкий, потерпевший в ней поражение, хотел как бы вернуть прошлое назад, переиграть или доиграть то, что было уже сделано (или не сделано) в соответствующий период времени.

Острая душевная боль (мог, но не сделал!) не давала покоя Троцкому при работе над «Историей…», будоражила его воображение. Поэтому и возникает вопрос: насколько достоверно то, что написано Троцким? Известный на Западе автор трехтомной биографии Троцкого И. Дойчер считал, что в «Истории… «тот сознательно принизил свою роль в революции и выпятил в ней роль Ленина. По мнению Дойчера, Троцкий выглядел явно значительнее на страницах «Правды», в антибольшевистских газетах и в отчетах Совета рабочих и солдатских депутатов, самой РСДРП(б), чем на страницах написанной им книги. [1]

С этим вряд ли можно согласиться. Троцкий пишет о Ленине так, как уже принято было в создававшейся при участии самого же Троцкого октябрьской лениниане. Но при этом он использует ленинский материал для обоснования тождественности своей позиции с ленинской в 1917 году.

Достаточно минимального знакомства с написанным Троцким о Ленине до «Истории…», чтобы прийти к однозначному выводу: работая над октябрьской темой, Троцкий попытался скорректировать свои дооктябрьские оценки и выводы, если так можно выразиться — максимально «ленинизировать» их. Это делалось для того, чтобы «укрыться» в тени Ленина, приблизить ленинизм к троцкизму и вывести последний из-под огня критики.

Подобный прием, впервые использованный Троцким в начале 20-х годов, был замечен в ходе литературной дискуссии по его «Урокам Октября». В этой брошюре, а также в работах «О Ленине», «Новый курс» (1924) у Троцкого можно найти сколько угодно свидетельств того, как, произнося дифирамбы Ленину, он, по существу, так интерпретировал ленинские взгляды и действия, что Ленин начинал напоминать совсем другого человека… самого Троцкого. Например, в «Новом курсе», мельком упомянув о способности Ленина (действительно выдающейся) к теоретическим обобщениям политики крутых поворотов — любимое Троцким словоупотребление, — он дал следующее определение: «Ленинизм, как система революционного действия, предполагает воспитанное размышлением и опытом революционное чутье, которое в области общественной то же самое, что мышечное ощущение в физическом труде». [2]

В «Уроках Октября» Троцкий хотя и не употребил слово «чутье», но ясно дал понять, что в 1917 году именно благодаря этому чутью Ленин сумел перейти на позиции теории «перманентной революции», сделав единственно «верный» в тех чрезвычайно запутанных обстоятельствах шаг.

Разумеется, Ленин в 1917 году прислушивался к мнению Троцкого (как и других соратников), считался с ним. Но в принципиальных вопросах он был несгибаем, твердо и порой очень жестко отстаивал свою позицию, основанную на блестящем владении марксистским методом. Ленин был из породы политических «волкодавов». И в реальной ситуации 1917 года не Ленин учился у Троцкого, а Троцкий у него (правда, не всегда успешно). Без этого не было бы и того альянса, который в канун Октября сложился между двумя политиками, еще недавно с большим недоверием, а то и с неприязнью относившихся друг к другу.

Возражая Дойчеру, следовало бы отметить, что Троцкий использовал свои исторические труды не для того, чтобы умалить собственную роль, а, наоборот, чтобы ее выпятить, а то и преувеличить. Особенно это относится к периоду непосредственной подготовки восстания. В этом отношении он — прямая противоположность Ленину. У Владимира Ильича нет ни одной передержки в оценке своей роли в революции: везде на первом плане партия, ее ЦК, актив, массы. У Троцкого же наоборот: массы — это фон, партия — инструмент. Более того, актив часто ошибается, ЦК мешает, Ленин изолирован. И все-таки революция побеждает. Догадливый читатель должен был понять почему, а для недогадливого по всей книге разбросаны ремарки: Троцкий призвал, Троцкий предугадал, Троцкий опередил и пространные мемуарно-биографические свидетельства: где находился, с кем беседовал, какую должность занимал.

И еще одно предварительное соображение. За первые три года третьей эмиграции Троцким было написано два тома «Моей жизни», «Перманентная революция», три книги «Истории русской революции», выпушен десяток номеров «Бюллетеня оппозиции» каждый объемом в 6–8 печатных листов, 90–95 процентов которых заполнялись текстами самого Троцкого. Безусловно, многие темы и сюжеты в названных печатных изданиях перекликались, повторялись. Но все равно это громадный труд. Насколько по силам он одному человеку? Тем более что написанное им в это время в несколько раз превысило по объему все, что вышло из-под его пера за десять лет второй эмиграции. А ведь тогда Троцкий был куда моложе, практически не испытывал приступов эпилепсии, замучивших его в 30-е годы.

Допустим, что в этот период у Троцкого было больше литературного опыта и необходимое для творчества время. Над «Историей…» он работал, находясь на уединенной вилле, купленной за бесценок у одного из обедневших турецких пашей, в глухой деревушке Бийюк Ада на острове Принкипо, расположенном в полутора часах плавания по Мраморному морю от Константинополя. Здесь не было ни кинотеатров, ни других общественных заведений, способных занять время столь жадного на внешние впечатления Троцкого. Даже машинам было запрещено ездить по деревне. Но все же ответ, по всей вероятности, следует искать не в этом, а в окружении автора. Он среди советских руководителей оказался первым, кто стал использовать для подготовки речей и литературных произведений широкий штат сотрудников своего аппарата, а затем и добровольных помощников в лице молодых троцкистов из разных стран мира, которые впоследствии составили костяк троцкистского движения. Без их помощи, а зачастую и фактического соавторства Троцкому не удалось бы в послеоктябрьский период создать и десятой части им написанного.