Поход в Россию. Записки адютанта императора Наполеона I

Говорят, что тогда именно ему была дана надежда на получение русских балтийских провинций, куда он должен был отправить свои войска, а также что после завоевания их он должен был просить инвеституру у Наполеона. Рассказывали еще, хотя очень неопределенно, что Наполеон предоставил прусскому наследному принцу право добиваться руки одной из его племянниц. Ценой этих услуг Пруссия должна была оказать помощь ему в этой новой войне. Наполеон хотел, по его словам, испытать его. Таким образом Фридрих, сделавшись союзником Наполеона, мог бы сохранить свой обессиленный престол. Но не было никаких доказательств, подтверждавших, что такого рода союз соблазнял прусского короля, подобно тому как соблазнила испанского принца одна только надежда на такой союз.

Между тем Наполеон все еще ждал результата миссий Лористона и генерала Нарбонна. Он надеялся победить Александра одним только видом своей армии и в особенности внушительным блеском пребывания в Дрездене. Спустя несколько дней он сам сознался в этом в Познани, отвечая генералу Дессоль: «Собрание в Дрездене не склонило Александра к миру, поэтому ждать мира можно только от войны!»

Впрочем, эти переговоры были не только попыткой к миру, но и военной хитростью. Он надеялся таким путем повлиять на русских, которые окажутся либо достаточно небрежными и силы их будут разбросаны, что даст возможность Наполеону захватить их врасплох, либо же, собрав свои силы, они станут настолько самонадеянными, что осмелятся его ждать. И в том и в другом случае война кончилась бы одним решительным ударом и победой.

Но Лористон не был принят Александром. Что касается Нарбонна, то он не заметил у русских ни уныния, ни похвальбы. Из всего того, что говорил император, Нарбонн заключил, что там предпочитали войну постыдному миру, однако все же русские будут остерегаться вступить в бой с таким опасным противником и сумеют принести какие угодно жертвы, чтобы затянуть войну и отбить у Наполеона охоту к ней.

Этот ответ, полученный Наполеоном на пике его славы, был оставлен им без внимания. Если уж надо сказать все, то я прибавлю, что один важный русский сановник тоже содействовал заблуждению императора. Думал ли он это в действительности или же только притворялся, но этому сановнику все же удалось убедить Наполеона, что русский император всегда отступает перед затруднениями и неудачи легко подвергают его в уныние. К несчастью для Наполеона, воспоминание об уступчивости Александра в Тильзите и Эрфурте подкрепляло это неправильное мнение!

Наполеон оставался в Дрездене до 29 мая. Наконец, сгорая нетерпением поскорее победить русских и прекратить немецкие изъявления чувств, стеснявшие его, Наполеон покинул Дрезден [12]. В Познани он оставался лишь несколько времени, сколько это было нужно, чтобы понравиться полякам. Он не поехал в Варшаву, так как война не требовала этого, а там он нашел бы только политику. Он остановился в Торне, чтобы осмотреть его укрепления, склады и войска.

Там его ушей достигли жалобы поляков, которых наши союзники беспощадно грабили и оскорбляли, Наполеон обратился к вестфальскому королю [13] со строгими упреками и даже угрозами. Но он понимал, что напрасно расточает их, так как действие его слов теряется среди слишком быстрого движения войск.

Притом же всякая вспышка у него всегда сопровождалась реакцией, и тогда, поддаваясь чувству природной доброты, он всегда сожалел о своей вспыльчивости и даже старался смягчить причиненную им неприятность. Вдобавок он мог сам упрекнуть себя в том, что был причиной беспорядков, так сильно раздражавших его. Если запасов провианта было достаточно и они были хорошо распределены на расстоянии от Одера до Вислы и Немана, то все же не хватало фуража, не так легко перевозимого, и наши кавалеристы бывали вынуждены резать зеленую рожь на корню и снимать соломенные крыши с домов, чтобы доставить корм лошадям. Правда, они не ограничивались только этим; но если дозволяется одно бесчинство, то как запретить другие [14]?

Из Торна Наполеон спустился по Висле. Грауденц принадлежал Пруссии, поэтому он миновал его. Эта крепость была нужна для безопасности армии. Туда были присланы один артиллерийский офицер и фейерверкеры, будто бы для изготовления снарядов.

Истинная причина так и осталась невыясненной, так как прусский гарнизон в этой крепости был довольно многочисленен и, очевидно, держался настороже. Император, прошедший мимо, больше об этом не думал.

Император снова увидел Даву в Мариенбурге. Этот маршал, из чувства искренней или напускной гордости, признавал своим главой только повелителя Европы. Притом же он обладал властным, упрямым и неуступчивым характером и не сгибался ни перед обстоятельствами, ни перед людьми. В 1809 г., когда Бертье был его начальником, в течение нескольких дней, Даву выиграл битву и спас армию, не послушавшись его. Отсюда возникла между ними страшная ненависть, которая еще усилилась во время мира [15]. Но она не вырывалась наружу, пока они жили вдали друг от друга: Бертье жил в Париже, а Даву — в Гамбурге; теперь же война с Россией свела их вместе.

Бертье ослабел. С 1805 г. всякая война стала ему противна. Его талант заключался лишь в его расторопности и памяти. Он умел получать и передавать во всякое время дня самые разнообразные донесения и приказания. Но в данном случае он счел себя вправе сам отдавать приказания. Однако эти приказания не нравились Даву, и при первом же свидании между ними возник сильнейший спор. Это произошло в Мариенбурге в присутствии императора, который только что приехал.

Даву выражался резко. Он до такой степени вышел из себя, что начал обвинять Бертье в неспособности и чуть ли не в измене. Они угрожали друг другу, и когда Бертье ушел, то Наполеон воскликнул под впечатлением подозрительности, высказанной Даву:

— Мне случается иногда сомневаться в верности моих самых старых боевых товарищей. Но тогда у меня мутится в голове от огорчения, и я стараюсь прогонять от себя такие ужасные подозрения!

Даву радовался, быть может, что ему удалось унизить своего врага. Император же отправился в Данциг [16], и Бертье, полный мстительных чувств, сопровождал его. С этого времени ни рвение Даву, ни его слова, ни его старания в пользу новой экспедиции уже не помогали ему, и его начали преследовать неудачи. Дурное впечатление усиливалось и имело роковые последствия; оно лишило его доверия такого отважного, стойкого и благоразумного воина, каким был император, и поощряло склонность Наполеона к Мюрату, который больше оправдывал его ожидания.

Впрочем, такие раздоры между его маршалами скорее даже нравились Наполеону, который извлекал из них полезные сведения. Согласие же их, пожалуй, скорее могло бы его встревожить.

Из Данцига император отправился 12 июня в Кенигсберг; там был закончен обзор гигантских складов второго пункта отдохновения, находящегося на линии военных действий [17]. Там были собраны запасы продовольствия, такие же громадные, как и то предприятие, для которого они предназначались. Никакие подробности не были забыты. Деятельный и пылкий гений Наполеона был всецело поглощен тогда продовольственным вопросом — этой важной и наиболее трудной частью своей экспедиции. Он делал указания, отдавал приказы и даже не жалел денег. Его письма доказывают это. Целые дни диктовал он инструкции, касающиеся этого предмета, и даже вставал ночью, чтобы повторить их. Один генерал получил от него в один только день шесть депеш, заключавших его распоряжения и подтверждавших заботливость!

В одной из депеш находится такая фраза: «Если не будут приняты меры предосторожности, то для передвижения таких масс не хватит верховых животных ни в одной стране». В другой депеше он говорит: «Необходимо пустить в дело все фургоны и наполнить их мукой, хлебом, рисом, овощами и водкой, кроме всего, что нужно для походных лазаретов. Результат всех моих движений должен соединить в одном пункте четыреста тысяч человек. Тогда уже нечего будет надеяться на страну и надо будет все иметь с собой». Но с одной стороны перевязочные средства были плохо рассчитаны, а с другой, — сам Наполеон был охвачен движением, как только оно началось!..