Адмирал Макаров

Но чем ближе Кронштадт, тем более растет беспокойство Макарова, мысль — произведут ли его в гардемарины или дадут погоны штурманского кондуктора — не только с новой силой волнует его, но делает нетерпеливым, и он заранее все видит в черном свете. Он с горечью заносит в дневник: «О, блестящая карьера, предсказанная мне в молодости, вот какова ты, как милости приходится ждать для себя первого чина, и это постигает даже первых учеников морского корпуса, что же будет со мною?»

История производства Макарова в гардемарины — яркий образец волокиты всероссийской канцелярской машины и тупоумия бюрократов былого времени. Вся эта волокита несомненно была создана искусственно, с целью создать побольше препятствий для проникновения во флот лиц недворянского происхождения. Несмотря на отличны «аттестации непосредственных начальников Макарова, в том числе и двух адмиралов, только в результате двухлетней переписки, хлопот, ходатайств, прошений и справок удалось установить, что, действительно, Макаров заслуживает производства в гардемарины как по способностям и поведению, так и по праву происхождения. С последним-то и вышло всего больше хлопот. «После долгих усилий множества лиц, — пишет Макаров, — и после переписки тысячи бумаг начерно и набело, я был произведен в гардемарины флота. Как всегда, то, что я предполагаю вперед, никогда не сбывается: я вообразил себе, что главное затруднение будет — неполнота программы Николаевского училища, а вышло, что на это не обратили ни малейшего внимания, а представление было задержано оттого, что не было бумаги о моем дворянстве».

Нет надобности приводить примеры, каких колоссальных усилий и настойчивости стоило всем доброжелателям и покровителям Макарова «протиснуть» его в гардемарины. Вот несколько отзывов его ходатаев. Командующий войсками Восточно-Сибирского округа генерал Шелашников, через которого шло представление о Макарове морскому министру, в конце своего рапорта замечал, что «по отзыву его ближайших начальников, Макаров подает надежды стать со временем выдающимся по своим познаниям и усердию флотским офицером». Командир корвета «Варяг», капитан второго ранга Лунд, заканчивал свое послание в инспекторский департамент так: «Прося ходатайства о Макарове, я со своей стороны осмеливаюсь уверить, что Макаров будет одним из лучших морских офицеров молодого поколения, и, если перевод из корпуса флотских штурманов во флот есть отличие, то Макаров вполне этого достоин».

Таких отзывов было множество, и все они давали справедливую оценку способностям Макарова. Немало было и словесных ходатайств вернувшихся с Дальнего Востока адмиралов. И лишь когда окончательно выяснили, что Макаров родился в бытность его отца офицером, что давало ему дворянство, кадета Степана Макарова произвели в гардемарины.

Родись он двумя годами раньше, то есть до получения его отцом офицерского чина, ему пришлось бы остаться в корпусе флотских штурманов или перейти на частную службу, и русский флот лишился бы одного из наиболее выдающихся своих деятелей. Однако совершенно несомненно также и то, что выдающиеся способности и энергия, которыми обладал Макаров, нашли бы исход, и, рано или поздно, он занял бы подобающее ему место, если не во флоте, то на ученом или ином поприще.

Став гардемарином, Макаров после всех пережитых треволнений ощутил настоятельную потребность отдохнуть. Он получает месячный отпуск и едет в Новгородскую губернию, чтобы навестить своего старого друга по Николаевску Б. А. Бровцына, преподававшего ему законоведение. После стольких лет, проведенных в море, после Николаевска и заграничных скитаний, он впервые в жизни познакомился с привольной деревенской жизнью и увидел простой, задушевный русский пейзаж. Перед ним открылся дотоле не виданный новый мир. Его даже начинает тревожить мысль: а что если он в такой обстановке начнет отвыкать от моря? «Признаюсь, за этот месяц я почти отвык от моря, — замечает он, — мне теперь представляется верхом мучений идти в свежий ветер на шлюпке, тогда как прежде, когда не понимал прелести деревенской жизни, с каким удовольствием всегда брался я исполнять поручения, хотя бы при этом пришлось промокнуть до костей. Впрочем, это пустяки, живо снова привыкну к морю».

Опасения Макарова оказались напрасными. Когда он вернулся из отпуска, его назначили на фрегат «Дмитрий Донской», уходивший с корабельными гардемаринами в учебное плавание за границу. Он принимает самое деятельное участие в подготовке фрегата к дальнему рейсу, быстро завоевывает расположение командира и товарищей и усердно готовится к экзамену на офицера. В дневниках Макарова не сохранилось сколько-нибудь подробного описания этого плавания. Известен только его маршрут [13].

Экзамены происходили во время плавания, в присутствии командира, дававшего характеристику каждого гардемарина. Макаров выдержал испытания блестяще и получил высшие отметки по всем предметам. Но начальство нашло, что проделанного плавания недостаточно. С сентября 1868 по май 1869 года. «Дмитрий Донской» снова находился в море.

Когда корабль прибыл к Кронштадт, был назначен новый проверочный экзамен, на этот раз окончательный. 24 мая 1869 года двадцатилетний сын бывшего боцмана получает первый офицерский чин мичмана. За его плечами уже солидный стаж. В общей сложности он проплавал около пяти с половиной лет на одиннадцати кораблях, побывал во многих странах, накопил большой опыт дальнего плавания и ознакомился с военно-морской теорией корабля.

Учение закончено. Начинается новый период жизни Макарова, период непрерывных исканий, блестящих достижений и все растущих успехов.

ПЕРВЫЙ УСПЕХ

Мичман Макаров был назначен на летнюю кампанию 1869 года вахтенным начальником на двухба-шенную броненосную лодку «Русалка». Уже под конец плавания «Русалка», следуя финскими шхерами, коснулась камня и получила пробоину. Повреждение было незначительным, и на него никто не обратил внимания. «Мы прикоснулись к камню при таком малом ходе, — вспоминает Макаров, — и так плавно, что как командир, так и все бывшие наверху были уверены, что лодка не потерпела никакого повреждения». На всякий случай, однако, было приказано осмотреть все трюмы. «Русалка» имела два дна. Осмотр второго, внутреннего дна не обнаружил никаких повреждений, но когда открыли горловину в носовом отделении, то из междудонного помещения хлынула вода. Стало ясно, что корабль получил пробоину, но в каком именно месте, — выяснить оказалось невозможным. За исключением узких горловин, никакого сообщения с междудонным пространством не было. Лишь прильнув ухом к одной из горловин, можно было услышать журчание воды. Между тем вода все прибывала и прибывала. Определили, что поступает в междудонье не менее пятидесяти ведер в минуту. Такую незначительную прибыль воды с успехом можно было бы приостановить, пустив в ход машинные помпы, выкачивающие до семисот ведер в минуту. Но второе дно лишало возможности подступиться к пробоине и подвести к ней водоотливные средства.

Создавалось тяжелое, но вместе с тем нелепое положение. Современному сильному боевому кораблю, имевшему водонепроницаемые переборки, из-за ничтожной пробоины, с которой без всякого труда можно было бы справиться своими собственными средствами, угрожала гибель. «Русалка» очутилась в совершенно беспомощном положении и несомненно погибла бы, если бы не приткнулась на мель. Двойное дно, которое имела «Русалка», при такой аварии служило не средством ее спасения, а вело к гибели. Порочность подобной конструкции современного корабля поразила Макарова [14].

В том же году фрегат «Олег», столкнувшись с броненосной батареей «Кремль» и получив огромную пробоину почти в пять с половиной квадратных метров, пошел ко дну.

В одну кампанию две серьезных аварии! Одна, закончившаяся сравнительно благополучно, другая — повлекшая гибель корабля. «Случай с «Русалкой» и фрегатом «Олег», — пишет в это время Макаров, — имели решающее значение на всю мою последующую службу и привели меня к убеждению, что в технике морского дела в наше переходное время надо ко всему относиться критически и ни в чем не верить на слово. Нужно воображать себе различные положения, в какие судно может быть поставлено, и обсуждать все средства, которые придется употребить в этих случаях».