Уго Чавес. Одинокий революционер

Дон Рафаэль отозвался о Чавесе с уважением, назвал его главным читателем и библиофилом Венесуэлы. И в самом деле, на свои регулярные воскресные телепередачи «Алло, президент!» Чавес всегда приносит стопку книг, чтобы подкрепить цитатой ту или иную злободневную тему, указать на предвзятость и недобросовестность буржуазных учёных в интерпретации событий прошлого, поделиться впечатлениями о прочитанном. После выступлений президента обязательно вспыхивает книжный бум: за названными им книгами охотятся соратники (ещё бы, рекомендовал сам президент!) и, разумеется, оппоненты, чтобы камня на камне не оставить от того, что сказал «ненавистный узурпатор власти».

Просмотрев «библиографию Чавеса», я обнаружил, что в ней нет упоминаний о российском вкладе в «чавесологию». Дон Рафаэль развёл руками:

— Кириллицу я не знаю, но, наверное, книги о Чавесе издают и в России, ведь он друг Путина. Тебе попадались такие книги?

— Нет, не попадались [8].

Заметив мой интерес к личности Чавеса, дон Рафаэль как бы невзначай заметил:

— Все иностранные журналисты, которые ко мне заглядывают, пишут или собираются писать книги о нашем президенте. А как ты?

Я отшутился, сказав, что не хочу проблем с российскими олигархами, для которых Чавес является зловещим символом возрождения социализма. К тому же Чавес не раз говорил, что «капитализм — это дерьмо». Дон Рафаэль понимающе покивал головой. Но его вопрос заставил меня задуматься. В самом деле, заинтересует ли российского читателя книга о революционере Чавесе? Не слишком ли далёк этот безусловно яркий латиноамериканский политик от повседневных забот и интересов россиян, которые по горло сыты всеми обрушившимися на них революциями и реформами?

В тот же день на приёме в посольстве России мне снова пришлось говорить на эту тему с коллегой-журналистом, приехавшим в Венесуэлу полгода назад. Мой друг был явно озадачен указанием, которое поступило к нему из московской редакции по электронной почте: «Через пресс-секретаря Чавеса проработайте вопрос об издании книги о президенте на русском языке. На реализацию проекта, включающего подготовку текста, венесуэльская сторона должна перечислить на наш счет 200 тыс. долларов».

— Ты можешь представить себе реакцию венесуэльцев, если я сунусь с таким предложением? — спросил коллега.

— Легко, — ответил я. — В лучшем случае они укажут тебе на дверь. В худшем сочтут за наглого мошенника, решившего залезть в президентскую кассу. Могут и аккредитации лишить.

— Вот именно, рисковать не стоит. Так и отвечу: венесуэльская сторона в реализации проекта не заинтересована.

Глава 3

ВЕНЕСУЭЛЬЦЫ ТАКИЕ, КАКИЕ ОНИ ЕСТЬ

Пробираясь через уличную толпу, я не переставал удивляться тому, насколько Каракас пропитан музыкой. Все латиноамериканские шлягеры 1980-х годов, которые звучали в исполнении венесуэльца Хосе Луиса Родригеса — Пумы, аргентинца Леонардо Фавио, мексиканца Хуана Габриэля и других, по-прежнему популярны и несутся из распахнутых дверей магазинов, оглушают у уличных киосков. Но появились и новые голоса, и в уличном «хит-параде» лидировали колумбийские «соловьи» Хуанес и Шакира.

На лотках с компакт-дисками продавались записи песен, посвященных Уго Чавесу. Не все они обладали высоким исполнительским уровнем, но, безусловно, отражали умонастроения простых людей, их восторженное отношение к президенту. Это — музыкальная летопись эпохи Чавеса, народный фольклор, живой комментарий к событиям Боливарианской революции, которая не сдаётся, несмотря на атаки со всех сторон. Помнится, я решил купить такой диск, прослушав его почти целиком у музкиоска.

Каково же было моё удивление, когда, придя в корпункт, я обнаружил, что продавец вручил мне совсем другой диск. Это были песни «против Чавеса». Продавец не мог ошибиться, он точно знал, что я хочу купить си-ди с песнями «за». После некоторых раздумий я понял, что он просто сжульничал. Песни «против» почти не продавались. Товар залёживался, пылился, портился на солнце. И тут появился сеньор иностранец, которому в принципе не всё ли равно, что слушать у себя за границей. Вот и всучил мне с дружеской улыбкой не тот компакт. Что ж, я окончательно понял, что вернулся в старую добрую Венесуэлу.

«Плохо это или хорошо, но свой „Чавес“ живёт внутри каждого венесуэльца», «Чавес — это в принципе типичный венесуэлец, но в предельно сконцентрированном виде», «в Чавесе воплотилось самое хорошее и самое отрицательное, что есть в венесуэльском народе» — такого рода обобщения мне приходилось слышать от самих венесуэльцев.

Появление Чавеса как лидера-реформатора Венесуэлы было исторически оправданным и своевременным. У страны в годы Четвёртой республики был затяжной период «застоя», который возник в результате загнивания и возраставшего самодовольства власти, считавшей себя образцово-демократической.

Моя первая командировка в эту страну пришлась как раз на период «застоя». Страной правил Хайме Лусинчи, вернее — его личный секретарь и любовница Бланка Ибаньес, 40-летняя дама, решившая воспользоваться главным шансом своей жизни, чтобы обеспечить себе безбедное будущее. Она взяла в свои руки распределение государственных заказов, получала комиссионные «за содействие» в сделках предпринимателей и банкиров и не безвозмездно «ускоряла» продвижение военных по служебной лестнице.

В Четвёртой республике внешне все демократические ритуалы подчёркнуто соблюдались. Избирательные кампании проходили каждые четыре года, но очередным президентом непременно становился кандидат одной из двух ведущих партий — левоцентристской Acción Democrática (социал-демократы) или правоцентристской COPEI (социал-христиане). Конкурентов в этих партиях не опасались. Бюллетени, которые подавались за кандидатов «со стороны», учитывались не все, чтобы не создавать напрасных иллюзий у протестного электората. По согласованным квотам распределялись посты в государственном аппарате, очередной президент произносил тронную речь о назревшей необходимости бороться с безработицей, коррупцией, нищетой, неграмотностью и провалами в системе здравоохранения. Этим всё и ограничивалось. Правящая элита процветала и жировала, жёстко подавляя попытки модернизации политической системы и экономики страны.

Победоносное шествие по миру неолиберальной доктрины и политика приватизации государственной собственности были восприняты венесуэльской правящей элитой на ура. Президент Карлос Андрес Перес [9] (социал-демократ), победивший на выборах в декабре 1988 года под лозунгами проведения справедливой социальной политики и искоренения коррупции, в считаные дни совершил поворот на 180 градусов и, следуя рекомендациям МВФ, объявил о проведении «пакета реформ» неолиберального толка. Резко подскочила цена на бензин, выросли транспортные тарифы, вздорожали продовольственные товары. Инфляция побила все рекорды.

Венесуэльцы вспыльчивы и неудержимы, когда ущемляют их права, обманывают, превращают в лохов, тем более — «волевыми» решениями сверху. «Смена курса» и «шоковая терапия» вызвали в столице и провинции народные волнения, которые неолиберальное правительство безжалостно подавило. Тогда, в конце февраля 1989 года, силами правопорядка было убито не менее трех тысяч человек. Официально было признано не более трехсот погибших, все остальные жертвы были захоронены тайно. Репрессии подобного рода в Венесуэле никогда не проходили безнаказанно для правителей. Президент Перес расстрелом народа подписал смертный приговор Четвёртой республике и своему политическому будущему.

В тот кризисный период офицер Уго Чавес Фриас, который уже вёл конспиративную работу в рядах армии, окончательно понял, что стоит на правильном пути. Конец Четвёртой республики всё ближе. К власти должны прийти революционеры-патриоты, члены конспиративных групп в вооружённых силах и их сторонники из левых партий.