В прицеле свастика

Я смотрю на самолет Костылева. Он уводит нас от Пскова, но все еще меняет курс. Видимо, хочет найти бомбардировщики и потерявшего нас Соседина. Ах, как нем не хватает радио! Тяжело идти домой, не выполнив боевой задачи. Да и хватит ли горючего?

Близ Луги стрелка бензиномера предательски подошла к нулю. Я стал поглядывать — где бы приземлиться. «А как же ребята? Ведь у них тоже…» Только я подумал об этом, как мотор фыркнул и умолк, потом ожил, но вскоре еще раз «обрезал» и остановился уже окончательно. Впервые увидел я в полете беспомощно остановившийся винт.

«Спокойствие, спокойствие!» — говорю я себе. Глаза лихорадочно обшаривают землю, отыскивая площадку, на которую можно было бы сесть. Впереди, чуть справа, виднеется озеро, рядом с ним — большое поле, а на поле — лошади. Я захожу на посадку и вижу, что за мной планирует еще один самолет с остановившимся винтом. По наставлению, при посадке вне аэродрома не положено выпускать шасси. Но ломать машину жалко, К тому же передо мною ровное поле. Не раздумывая, берусь за ручку тросовой лебедки и выпускаю шасси…

Высота быстро падала. Лавируя между пасущимися лошадьми, я благополучно приземлился. Не поле, а настоящий аэродром! Будто кто-то специально приберег его для нашей вынужденной посадки. Я выскочил из машины и увидел приземляющиеся самолеты друзей.

Алиев сел хорошо. Следом за ним планировал Годунов. Он взял немного правее. Перед ним стояла лошадь. Я пытался указать ему на нее, но столкновение было уже неизбежным. Впрочем, все это выглядело довольно — таки странно. Лошадь как-то неправдоподобно легко перелетела через кабину летчика и, не задев киля, упала на землю. Машина остановилась, из нее ошалело выскочил Годунов. Он обежал вокруг самолета, потрогал винт, пощупал что-то на капоте. Когда сел Костылев, мы с Алиевым подбежали к месту происшествия. Годунов собирал в траве куски фанеры. Это, как выяснилось, были «останки лошади». Несколько других фанерных лошадей там и сям стояли в поле.

Оказывается, мы были на замаскированном таким образом настоящем аэродроме. Несколько дней назад отсюда улетела на фронт одна из авиационных частей. Тем временем комендант гарнизона решил замаскировать аэродром под выпас. Вскоре мы познакомились с этим молодым человеком, носившим звание капитана. Он рассказал нам, что остался в Череменецком гарнизоне один. Военнослужащие уехали, их семьи эвакуировались. Комендант водил нас по опустевшим домам гарнизона, предлагая на выбор любую квартиру. В его распоряжении была всего одна настоящая, не фанерная, лошадь. На ней он отправлял на ближайшую станцию. Патроны, которых, по словам коменданта, на складе было столько, что и за год не перевезти.

— Что же вы будете с ними делать, если…

Капитан твердо ответил, что в крайнем случае боеприпасы и горючее будут взорваны.

Самолеты мы заправили быстро, а моторы запустить сразу не удалось: аккумуляторы оказались слабыми. Но предприимчивый комендант достал кусок старого амортизатора, и приспособление для проворачивания винта вскоре было готово. Запустить удалось только самолет Костылева. Лететь в часть за техником и аккумулятором было поручено мне.

Через полчаса я уже был дома.

— Что случилось? Где остальные? Почему вы не на своем самолете? — засыпали меня вопросами товарищи по службе.

Узнав, в чем дело, они облегченно вздохнули и сообщили мне, что Соседин потерял нас и произвел, посадку в Котлах, Я поспешил с докладом к командиру. Но техник звена Снигирев остановил меня:

А у нас тут… Не вернулся с задания Матвей Ефимов.

Ефимов? С какого задания?

— После вас, примерно через час, вылетела еще одна группа истребителей на сопровождение бомбардировщиков. Возглавил ее Ефимов, и пошли они тоже туда, в район Пскова. Недавно, перед вешим прилетом, возвратились. Как получилось с Ефимовым, не знаем, но старший лейтенант Киров говорит, что они его просто потеряли из виду.

— Это командира-то своего потеряли из виду? На кого же они глядели тогда?

Охваченный горьким чувством, я побежал на КП. Новиков встретил меня молча. Он не проронил ни звука, пока я докладывал о нашем полете. Потом, обведя на карте кружочком место посадки, командир встал, отдал распоряжение о подготовке на утро самолета УТИ-4 и сказал:

— Возьмете Дикова и с рассветом — на Череменец. Я негромко произнес «Есть!» и вышел. Как это надо

было понимать, что Новиков даже не упомянул о Ефимове? «Видимо, он не верит в его гибель», — подумал я. Мне тоже не верилось в это. Ефимов не мог пропасть бесследно, не такой он был человек. Ко мне удрученно подошел Киров. Худое лицо Федора Ивановича, кажется, еще больше осунулось.

— И боя-то не было, — тихо, будто лично он был повинен во всем, заговорил Киров. — Конечно, зенитка могла зацепить осколком. Обстрел был сильный, но… По — моему, он просто сидит где — нибудь на вынужденной, и все.

Вокруг нас собирались люди.

А может, с самолетом случилось что, — предположил кто-то.

Самолет подготавливая техник Ситников, — твердосказал инженер Сергеев. — Значит, причина в другом.

Все с уважением посмотрели на Ситникова. Такой похвалы до сих пор не заслужил никто.

Утром мы с Диковым были уже в воздухе. Двухместный учебно — тренировочный истребитель УТИ-4 не имел ни бронеспинок, ни вооружения. 170 — километровое расстояние до Череменца я решил пройти на малой высоте. Стремительно мчались навстречу и скрывались под крылом телеграфные столбы, деревья, кусты, идущие по дороге машины. За Лугой на шоссе мы увидели колонну наших войск на марше. Шли они в сторону фронта, и мне пришло в голову приободрить их покачиванием крыльев. Но только я развернул машину в сторону колонны, как бойцов словно ветром сдуло в кюветы. Они разбежались и залегли по обе стороны дороги. Почуяв недоброе, я рванул ручку управления на себя. Истребитель свечой взмыл в небо. Только тут я глянул на Дикова. Он сидел как ни в чем не бывало, да еще и улыбался. «Ну и развеселая ты личность, Володька! — подумал я тогда о своем технике. — В нас стреляют, а тебе весело…»

Аэродром был уже рядом. Сели мы хорошо. Подрулив к самолетам и выключив мотор, я выскочил из кабины и нырнул под машину. Разумеется, долго искать не пришлось. Вот они, следы пуль. Одна из них просверлила капот мотора, другая пробила фюзеляж чуть позади кабины техника. Пока я искал пробоины, Диков весело рассказывал подошедшим товарищам, как мы здорово «пугнули пехотинцев» и как потом сделали над ними «мощную горку».

Когда я пригласил техника к самолету и показал ему пулевые отверстия, тот посмотрел на меня квадратными глазами:

— Откуда это?

— Как откуда? Сам подготавливал самолет к полету, а еще спрашиваешь!

Тут он все понял. Мы осмотрели мотор. Выяснилось, что пуля ударила в подкос подмоторной рамы, рикошетировала от него, сделала слабую метку на картере двигателя и, видимо, потеряв скорость, выпала из — под капота.

К самолету вместе с комендантом подошел командир нашей группы лейтенант Костылев. Докладывая ему о выполнении задания, я не утаил случившегося и, конечно же, в свое оправдание попытался пояснить мотивы полета над колонной пехотинцев. Осмотрев пробоины, Костылев вылез из — под самолета.

— Значит, вы им боевой дух подняли, а они вам его чуть не выпустили? Ну что ж, в следующий раз выпустят. Вольности в авиации обычно кончаются плачевно.

Костылев строго посмотрел на меня, словно хотел убедиться, понял ли я свою ошибку, потом спросил:

Что нового дома? Есть ли сведения о Соседние? Я рассказал о Соседние и, конечно же, о Ефимове. Костылев задумался:

— Да… Будем надеяться, что он где — нибудь на вынужденной сидит…

Моторы запустились хорошо, и вот мы уже в воздухе.

Смотрю на Череменец, на оставшихся среди поля деревянных лошадей и машущего нам фуражкой коменданта. До свидания, капитан! Встретимся ли мы с тобой еще когда — нибудь на дорогах войны?

«ПРИДЕТСЯ НАЖАТЬ НА ГАШЕТКИ»

Положение под Ленинградом становится все более напряженным. Город ведет ожесточенную войну на два фронта. финские войска рвутся на Карельский перешеек. Гитлеровские полчища вступили в пределы Ленинградской области. Над главной базой балтийского флота — Таллином нависла смертельная опасность.