Наталья Гончарова

— Не совсем хорошо, — ответила та, — я, кажется, беременна.

Обе знали от кого».

Марию Антоновну Нарышкину Пушкин впервые поминает в ранней поэме «Монах», написанной именно в 1813 году. Известна она стала только в 1928 году, будучи найдена в бумагах лицейского товарища Пушкина, князя Александра Горчакова. Он неоднократно в 1870—1880-х годах рассказывал историку Царскосельского лицея В. П. Гаевскому о том, что уговорил Пушкина уничтожить «Монаха» — стихотворение «довольно скабрезного содержания». Однако как раз в бумагах Горчакова поэма и была найдена, притом в весьма потрепанном виде, судя по которому она передавалась лицеистами из рук в руки. Позднее Горчаков вряд ли давал ее кому-либо читать, почитая «дурной поэмой», но уничтожить не решился.

В этой поэме Нарышкина поминается в монологе чёрта, соблазняющего монаха:

Мария Антоновна, которой в ту пору было 34 года, еще с 1801 года была фавориткой Александра I. Пушкину, как и всем лицейским, жившим в непосредственной близости от Екатерининского дворца, летней резиденции императора, было известно об этом многолетнем романе.

Ф. Ф. Вигель, приятель Пушкина, чьи «Записки» использовал в своем романе Мережковский, писал: «Кому в России не известно имя Марии Антоновны? Я помню, как в первый год пребывания моего в Петербурге, разиня рот, стоял я перед ее ложей и преглупым образом дивился ее красоте, до того совершенной, что она казалась неестественною, невозможною; скажу только одно: в Петербурге, тогда изобиловавшем красавицами, она была гораздо лучше всех. О взаимной любви ее с императором Александром я не позволил бы себе говорить, если бы для кого-нибудь она оставалась тайной; но эта связь не имела ничего похожего с теми, кои обыкновенно бывают у других венценосцев с подданными».

Позднее в качестве эпиграфа ко второй главе «Пиковой дамы» Пушкин использовал светский разговор Дениса Давыдова с М. А. Нарышкиной:

— II paraît que monsieur est décidément pour suivantes.

— Que voulez-vous, madame? Elies sont plus fraîches [5].

Прочитав «Пиковую даму», Давыдов 4 апреля 1834 года написал Пушкину: «Помилуй, что за дьявольская память! — Бог знает когда-то на лету я рассказал тебе ответ мой М. А. Нарышкиной насчет les suivantes, qui sont plus fraîches, а ты слово в слово поставил это эпиграфом в одном из отделений Пиковой Дамы». Этот эпизод нашел отражение и в черновиках «Романа в письмах»: «Недавно кто-то напомнил эпиграмму Давыдова какой-то спелой кокетке, которая смеялась над его демократическою склонностью к субреткам: que voulez<-vous>, ma<dame> elles sont plus fraîches. — Многие принял<и> сторону дам большого света — утверждали, что любовь питается блеском и тщеславием». В доме Нарышкиных на Фонтанке часто устраивались балы губернского дворянства, на которых присутствовала вся петербургская публика. Об одном из своих посещений великолепного нарышкинского особняка Пушкин писал жене в Полотняный Завод 18 мая 1834 года: «Вчера я был в концерте, данном для бедных в великолепной зале Нарышкиных».

Имя мужа Марии Антоновны как самого знаменитого рогоносца пушкинской поры будет поставлено под анонимным пасквилем, полученным поэтом 4 ноября 1836 года. Александр I имел от своей фаворитки дочь Софью. Императрица Елизавета Алексеевна также родила дочь от кавалергарда Охотникова, в 1806 году. В октябре 1806 года человек, якобы подосланный великим князем Константином Павловичем, смертельно ранил фаворита императрицы при выходе из театра, и в январе 1807 года он умер. Эта история наделала много шума.

Алексей Яковлевич Охотников вышел из среды среднего дворянства Воронежской губернии, где его семье принадлежали поместья в Землянском уезде. Начав службу сенатским регистратором, он 21 мая 1801 года был определен эстандарт-юнкером в Кавалергардский Ее Величества полк, шефом которого была в ту пору императрица Елизавета Алексеевна. Через четыре месяца, 25 сентября, он получил первый офицерский чин корнета, а 5 ноября 1802 года произведен в поручики. 24 июня 1804 года Охотников был назначен полковым адъютантом. 29 марта 1806 года ему следует очередной чин штаб-ротмистра. В 1805 году он влюбился в императрицу. Семейное предание в изложении историка Кавалергардского полка С. А. Панчулидзева так передает эту историю.

«Муж — высокопоставленное лицо — невзирая на красоту, молодость и любовь к нему своей жены, часто изменял ей. Ко времени ее сближения с Охотниковым она была окончательно покинута своим мужем, который открыто ухаживал, даже в ее присутствии, за одной дамой того же круга. Про эту связь говорил весь Петербург. Иные не находили в том удивительного, считая забытую жену за слишком серьезную и скучную, и вполне оправдывали легкомысленность мужа; другие смотрели с сожалением на молодую женщину, переносившую с достоинством это тяжелое и незаслуженное оскорбление. Между таковыми был и Охотников. Чувство Охотникова возросло от сознания, что оно никогда не встретит взаимности, так как в Петербурге все говорили о неприступности молодой женщины и любви ее к своему мужу.

Но, вероятно, последняя измена переполнила чашу терпения молодой женщины. И, покинутая, одинокая, она невольно заметила взгляды молодого офицера. В них она прочла глубоко скрытое чувство любви и сожаления к ней; видя эту симпатию к ее несчастию, она сама увлеклась. Любовь их продолжалась два года. Наконец наступил роковой день: осенью 1806 года, при выходе из театра, Охотников был кем-то ранен кинжалом в бок. <…> Подозрение его падало на брата мужа любимой женщины. Последнее время тот неустанно следил за своей невесткою и, как думал Охотников, преследовал ее своею любовью.

Если убийство и было дело его рук, то навряд ли мотивом была любовь к невестке, а напротив — его любовь и преданность к брату; если он и следил за своей невесткою, то именно из-за боязни за честь брата».

Тяжело раненный Охотников подал 27 октября 1806 года прошение об отставке, «за имеющеюся… грудной болезнью». Поданное по команде прошение доходит до командующего гвардейским корпусом великого князя Константина Павловича, который предписал шефу полка Уварову: «Охотникова лично освидетельствовать в болезни, и действительно ли он к службе неспособен, а что по тому окажется, мне донести». 14 ноября 1806 года Охотников был уволен со службы. Смертельный исход стремительно приближался. Тогда императрица с помощью своей сестры Амалии устроила с ним свидание. В минуту расставания она поцеловала его в губы. Он прошептал в ответ: «Я умираю счастливым, но дайте мне что-нибудь, что я унесу с собою». В качестве последнего дара он получил локон волос Елизаветы Алексеевны, упавший ему на грудь, медальон с ее портретом и памятное кольцо. Умер он 30 января 1807 года. Императрица с сестрой в траурном платье посетила его квартиру. На другой день принцесса Амалия забрала оттуда шкатулку с письмами императрицы, которые ее поклонник завещал ей вернуть. Через шесть месяцев над могилой Охотникова на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры появился надгробный памятник, сооруженный на средства императрицы в виде грота со скульптурой плакальщицы у сломанного дерева с надписью: «Кавалергардского полку штаб-ротмистр Алексей Яковлевич Охотников. Умер 30 января 1807 года на 26-м году от рождения».

Уже после того как Охотников был смертельно ранен, 3 ноября 1806 года на свет появилась дочь императрицы, названная в ее честь Елизаветой, прожившая всего полтора года и умершая 30 апреля 1808 года. Она считалась конечно же дочерью Александра I, но была погребена неподалеку от могилы своего истинного отца — в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры.

После этой истории Елизавета Алексеевна еще больше замкнулась в себе. Посол Наполеона в России генерал Савари писал о ней: «Царствующая императрица живет в полном уединении. Она кушает у себя, одна с сестрой принцессой Баденской Амалией, по крайней мере 3 раза в неделю. В другие дни, когда она обедает у императора, она появляется в столовой за минуту до подачи кушанья, удаляется немедленно после кофе и возвращается в свои внутренние комнаты, откуда она высылает даже фрейлину или придворную даму, несущую при ней дежурство».