В поисках Вишневского

Что помнят друзья

«Давным-давно в детской купальне в селе Верхний Услон, что на Волге, где мы снимали дачи, черноволосый худенький мальчик, визжа, плескался в воде, что, впрочем, делал и я, — пишет художник Борис Константинович Винокуров. — Когда я напоминал об этом Александру Александровичу, уже сидя у него в клинике, в кабинете, он, сверкая очками, сердито кричал на меня: «Я визжал? Никогда я не визжал, я просто возмущался, что нас купают вместе с девчонками!»

Так вот наши отцы — Константин Петрович и Александр Васильевич — были большими друзьями. И помню я, как мы с моими братьями Юрием и Германом и с Шурой Вишневским в купальне по очереди лупили по-боксерски по животу моего отца. Для него это было нечто вроде массажа. Шурка, стесняясь, поглядывал на Александра Васильевича: можно ли, мол, бить чужого дядю по животу? А мой отец командовал: «Давай, давай сильнее!» — и хохотал, подзадоривая нас…

Берег Волги был для нас любимым местом, где мы росли, здоровые и счастливые. Закалялись, мужали, с утра до вечера проводя на берегу, загорали, боролись и бегали наперегонки, купались до синевы, до лихорадочной дрожи, когда зуб на зуб не попадает.

Отец наш увлекался гребным спортом и был одним из организаторов гребных станций в Казани. У нас было два гоночных ялика, один из которых, построенный самим отцом, был отдан в полное наше распоряжение. Можно себе представить, сколько экскурсий совершили мы в нем по Волге.

Родители отпускали нас охотно и даже на несколько дней, зная, что мы умелые гребцы. И мы, запасясь салом, хлебом и картошкой, садились в ялик и плыли в село Шеланку, верст на пятьдесят ниже Казани, к товарищу нашему — однокласснику Борису Турбину, у его родителей был там дом. Незабываемые времена!

Выехав на середину Волги, мы раздевались догола и гребли по очереди. Когда хотелось освежиться и отдохнуть, бросались в воду и плыли за яликом. Если же нас заставал дождь, причаливали к берегу, вытаскивали ялик и, перевернув его, укрывались под ним от дождя.

Иногда ради романтики ночевали на берегу, пекли на костре картошку и ели ее с салом и хлебом. Делить сало и хлеб поручалось Шуре Вишневскому — в знак особого доверия.

И о чем только не мечтали, о чем не говорили мы тогда у костра звездными ночами!

По-настоящему, уже на всю жизнь, подружился я с Шурой в казанской опытно-показательной школе второй ступени, которая была создана группой педагогов-экспериментаторов. Шура попал уже во второй класс, имея репутацию драчуна и забияки. Это было в 1922 году.

Наш класс настороженно и с пристрастием принимал новеньких. Шурину кандидатуру класс обсуждал горячо и со всех точек зрения, руководствуясь главным образом слухами о его «кулачной активности» среди ребят. А потом все же он был сыном профессора Вишневского, вроде как бы из «высшего общества» Казани.

Как сейчас помню, вхожу в класс, Шура сидит на парте, болтает ногами и рассказывает о чем-то, видимо, очень интересном и занятном, судя по дружному хохоту ребят. А девочки сидят в сторонке, делая вид, что не заинтересованы, но сами прислушиваются и переглядываются. Шура имел способность привлекать к себе внимание и потому действовал наверняка. Он сразу включился в наше общество и через некоторое время стал хорошим товарищем.

Класс наш был небольшой: три Бориса, три Александра, один Андрей, один Лев и один Аркадий — девять мальчиков и столько же девочек. Звали мы, конечно, друг друга — Бобка, Шурка, Левка, Аркашка — и так до старости, до лысин и седин! Ведь мы потом в течение всей жизни устраивали встречи одноклассников, и, как бы ни был занят А. А. Вишневский — академик, профессор и генерал, — он никогда не отказывался от наших сборищ, как никогда не отказывал в помощи товарищу!..»

Все это из воспоминаний художника Винокурова.

Перейду к запискам еще одного из одноклассников Шуры Вишневского и друга его, теперь подполковника медицинской службы, А. А. Мусина. Вот что он прислал по моей просьбе.

«…Это была замечательная школа всего из четырех классов, и училось в ней около ста человек. Руководил ею ректор Восточного опытного педагогического института (в сокращении — ВОПИ) Сергей Платонович Сингалевич. Был он историком, отличным методистом, прекрасным организатором и человеком четким, строгим и твердым.

Литературу нам преподавал Владимир Павлович Брюханов, человек редкого обаяния, приветливый и очень скромный, никто и не знал тогда, что брат его был наркомом финансов. Помню физика — Николая Ивановича Медянцева, влюбленного в свою науку и талантливо преподающего нам ее. Помню и биолога — Анну Павловну Бунину. А общение со студентами ВОПИ, которые проводили у нас пробные уроки, — интереснейший опыт для будущих педагогов!

В школе часто бывал известный тогда искусствовед — Алексей Александрович Федоров-Давыдов. Занимался с нами и театровед и блестящий лектор Михаил Данилович Прыгунов, впоследствии директор театрального музея имени Бахрушина в Москве. И так как школа имела гуманитарный уклон, то больше внимания уделялось нашему общему развитию и расширению культурного и политического уровня. Были у нас и кружки: литературный, исторический — они назывались «Знание и творчество». Мы ставили своими силами спектакли, и даже на французском и немецком языках. Устраивали интересные встречи, и незабываемой для меня была встреча с Верой Фигнер, которая на протяжении четырех уроков рассказывала нам о своей революционной деятельности. А вечерами мы шли в актовый зал университета, где Вера Фигнер читала главы из своей замечательной книги.

Школа учила нас гражданственности, сознательности, умению любить книгу и работать с ней. Из нашей школы вышли такие люди, как доктор филологических наук писатель С. А. Макашин; академик — химик Б. А. Арбузов; академик В. М. Хвостов; профессор — филолог В. Адо; профессор — химик А. Щеглова и многие заслуженные люди: врачи, химики, литераторы…

А в классе нас было восемнадцать человек. Шура Вишневский был не из лучших учеников — отставал по математике, не придавал значения отметкам. Но он сильно выделялся среди нас остротой и самостоятельностью суждений, упорной волей и спортивностью. Он отлично плавал, играл в футбол, в теннис, занимался боксом, упражнялся на гимнастических снарядах. Я помню его подтянутым черноволосым юношей, отличного, даже красивого, сложения. У него худощавое лицо, нос с горбинкой, брови вразлет и насмешливые глаза. Одет в гимнастерку, туго затянутую широким ремнем.

Он казался старше и взрослее всех нас, видимо, это так и было. Он был честолюбив и всегда хотел быть первым. Помню, однажды он пришел к нам во двор. Ребята метали копье. Он включился в игру, бросил копье неудачно и не ушел до тех пор, пока не метнул его дальше всех. Еще в школе он совершенно серьезно уверял нас, что будет генералом и академиком.

— Не верите? Ну вот посмотрите! — говорил он, сидя на парте и болтая ногами.

Товарищем Шура был отличным: веселый, отзывчивый, всегда охотно принимал участие в лыжных походах, в экскурсиях, в гребле. Я помню, как мы вчетвером в легком ялике проплывали по Казанке. Потом выходили на Волгу и гребли 50 километров до Шеланки, где несколько дней гостили у нашего одноклассника Бориса Горбунова, хозяйничая в большом яблоневом саду. Помню, что в Шеланке снимал дачу профессор Тушнов и была у него дочка, которая всегда присутствовала на наших вечеринках, звали ее Вероника…»

При упоминании об этой девочке, ставшей впоследствии замечательной поэтессой, мне захотелось немного отвлечься и расспросить о ней Наталью Александровну Вишневскую. Я пригласила ее, знала, что она дружила с Вероникой Тушновой.

И вот мы снова сидим у меня, на диванчике:

— Мы ведь с ней учились в казанской школе в одном классе. Я очень хорошо помню эту тоненькую смуглую девочку, которая постоянно находилась в компании мальчишек, с девочками она не дружила… В детстве она, пожалуй, особыми литературными способностями не отличалась, но если вы посмотрите предисловие к ее сборнику, вышедшему в 1974 году, то узнаете, что, по ее собственному признанию, стихи она начала писать в самом раннем возрасте, лет шести. Стихи получались гладкие, аккуратные: