Запад – Восток. Записки советского солдата 1987–1989 гг

Спальное помещение представляло собой достаточно большой квадрат, где в два яруса стояли близко расположенные друг к другу железные кровати со скрипящими, провисшими железными сетками. Площадь между кроватями была небольшой, что приводило к сутолоке и неразберихе. Четверо солдат мешали друг другу, пытаясь первыми нырнуть под одеяло. В случае же подъема с верхнего яруса прыгали на головы солдат, кровати которых были расположены на «первом этаже». Кстати, первоначально мы жили в очень старой казарме, которая отапливалась печами, находившимися тут же. В ней было сыро и зябко. Печи не прогревали большую площадь, несмотря на относительно теплую погоду. Спустя нескольких недель мы переселились в новую казарму на территории части.

— Три скрипа, и я поднимаю роту, — прикалывался один из сержантов. И конечно, рота поднималась и строилась. Это называлось — «сон-тренаж».

Служил в нашем взводе Митя Рабан из Ленинграда. Высокий, сгорбившийся, вечно тормозящий, нескладный, чем-то напоминавший динозавра. Ноги его были постоянно полусогнуты, на здоровенном мясистом носе держались очки в роговой оправе, неслабые линзы причудливо искажали Митин взгляд. Взгляд испуганного, сломленного придурка. Он не всегда мог сразу взобраться на свою койку (она находилась на втором уровне, то есть втором ярусе). Митя падал, сопел, и весь взвод или рота поднималась заново. «Чмо», «урод», «тварь» раздавалось из разных углов.

В строю его тыкали, пихали. Вано Маргарашвили, 120-килограммовый грузин, шептал Мите:

— Ты чмо, урод. Мэта п… рас — пэрвый клясс.

В глазах Мити был неописуемый ужас. Он готов был расплакаться, упасть в ноги, молить о пощаде, лишь бы его не трогали.

— Вано, братан, прости, — заискивающе смотрел он в глаза жирному грузину. А в этот момент узбек Рахимов и татарин Абдурахманов пинали его, пока не видели сержанты.

В армии мы все становились намного жестче, иначе не выжить. Этому способствовала обстановка. Злость и ярость. Сколько таких отвратительных сцен было за время моей службы. Ты становишься глух к жестокости. Насилие рассматривалось как само собой разумеющееся. Но жалости к таким людям у меня не было (как, впрочем, и злости), зачастую они сами были виноваты в том, что к ним так относились сослуживцы.

Митю пока спасала строгая дисциплина в части, иначе последствия могли быть для него куда плачевнее. Так постепенно появлялись в роте отверженные, их звали «чморями». Часто ими становились жители Москвы и Ленинграда. Почему? Возможно потому, что из-за более комфортных условий жизни в своих огромных мегаполисах они теряли человеческие и мужские качества. К сожалению, зачастую получается, что чем лучше материально живет человек, тем становится эгоистичней, жадней. Среди солдат ходила поговорка: «Ленинградцы, москвичи — п…расы, стукачи». Но это не значит, конечно, что все жители этих прекрасных русских городов — плохие люди.

Перед отправкой в армию мой отец, отслуживший в свое время три года где-то под Томском, дал мне совет: «Женя, старайся не конфликтовать, не дерись».

Первое время я старался избегать конфликтов, не дрался, но затем понял, что нужно жить по другим законам. Вано через какое-то время начал на меня покрикивать, придираться. Есть люди, которые понимают лишь силу, а вежливое отношение к ним воспринимают как слабость. Не бояться, драться — иначе заклюют, как Митю. Хочешь, чтобы тебя уважали, — покажи силу! Вот что должен сказать отец.

В груди накапливалась злость. Прорыв произошел в феврале. Мы работали около столовой, в помещении, где хранились овощи. Сержант Сладкий, поставив задачу — выбрать хорошую картошку и убрать мусор, вскоре удалился. Толстый грузин тут же дал хорошего пинка Мите, грозно сдвинул свои огромные черные брови и приказал ему работать за двоих. Рабан со всего размаха вонзил совковую лопату в огромную кучу мусора. Полусогнутые ноги, запотевшие очки, Митино сопение — он начинал ускоряться, опасливо поглядывая на Вано.

Затем, вдруг переключив свое внимание с Мити на меня, Маргарашвили подошел ко мне и начал ругаться: «А ты, чмо, что не рапотаешь? Пэрэбэрай картощка!» И тут меня просто «разнесло» от гнева. Доколе терпеть? Никакого страха, лишь злость и ярость. Я развернулся и врезал несколько раз ему по морде. Один удар пришелся по носу, другой по уху. Вано опешил. Он стоял, открыв рот от неожиданности. Пока он что-то кричал на грузинском (ругался), пришел сержант. Но дальнейших разборок не было. Это был переломный момент в моей армейской жизни. После этого я старался не спускать обидчикам.

Был у меня во взводе один недоброжелатель — ефрейтор Козликовский, родом из Запорожья. Маленький, пухленький, с холеным лицом, в очках, он очень любил поговорить, избегал тяжелых работ, панически боялся физического труда. Став сразу комсоргом роты, он быстро вошел в доверие к командованию роты, часто бывая в ротной канцелярии, постоянно пытался подчеркнуть свое привилегированное положение. Высокомерный, иногда он оскорблял меня публично. Этого нельзя было оставлять. В один из прекрасных весенних дней мне представился случай разобраться с ним.

Трое с нашего взвода (я, Козликовский и небезызвестный Вано) были направлены для проведения хозяйственных работ в старой казарме. Когда мы оказались одни, Козликовский, заметив мой решительный вид, слегка запаниковал. Он слишком поздно понял, что дело пахнет керосином, но ни офицеров, ни сержантов рядом не было. Украинский хлопец оказался типичным трусом. Он боялся, его страх физически ощущался мною. «Запорожский лев» начал много и быстро говорить, его чуть сгорбившееся пухлое тельце излучало страх.

— Суверов, я не собираюсь здесь с тобой разбираться! Если у тебя ко мне есть претензии, обращайся к командиру роты, он обрисует ситуацию. Если у меня хоть волосинка с головы упадет, я вас обвиню в неуставных взаимоотношениях!

И так в течение нескольких минут. Меня это стало доставать.

— Козликовский, ты что, стукач? — спросил я.

— Нет, я комсорг роты!

— Да хоть всего Советского Союза!

Нелепый диалог. К чему лишний и бесполезный разговор? Пару ударов в голову «великому оратору», он — навзничь, всхлипывая, как баба, закрывает маленькими ручонками лицо.

— Лежачего не бьют, — лепетал комсорг.

Объяснив ему его недостойное поведение, мы с толстым грузином направились к выходу (кстати, после четырех месяцев в учебке Маргарашвили значительно похудел — сбросил килограммов тридцать, живя в спартанских условиях). Вано не спеша подошел к лежащему ефрейтору, толстыми пальцами-сосисками расстегнул свою ширинку и стал мочиться на него.

— Касляковскый п…рас — пэрвый клясс!

— Вано, Вано, не надо, — выставив свои пухлые ручонки, жалобно проблеял Козликовский, — я же комсорг роты, меня лично знает командир части.

Пустая комната старой казармы, грязный пол, толстый грузин, Козликовский, стоящий на коленях и вытянувший одну руку вперед, второй он поправлял свои очки (одно стекло треснуло), и желтые разлетающиеся от него брызги в лучах заходящего солнца. Комсомольский лидер в лучах славы!

— Заткны свой паганий роть, хахоль, — облегчившись, прорычал Марго.

После этого случая Козликовского как подменили, вся его надменность исчезла, его авторитет в роте «лопнул», как воздушный шар. Наверняка Козликовский в тот же день сообщил ротному о ЧП. Но дело было к выпуску, да и подымать бучу о неуставных взаимоотношениях нашему ротному себе дороже. Тем не менее, наверняка к отправке нас с Вано на Дальний Восток эта история имела прямое отношение.

Что касается драк, то в ШМАСе было еще пару случаев. В детском возрасте я немного занимался борьбой (самбо), и какие-то навыки у меня остались.

Будучи в наряде по роте, я стоял на тумбочке дневального, наблюдая, как рядом суетятся мои однополчане. Мимо меня вразвалку проходил рядовой Миша Бутенко, родом из Одессы. Говорили, что он какой-то крутой спортсмен, кунгфуист что ли. Он часто крутился возле сержантов, показывая им мудреные приемы. Махал перед ними палками, показывал стойки и громко кричал «Ки-а!», что на многих, наверное, производило сильное впечатление. Но не на меня.