Побег из ада

«Все уверены в победе. Советский Союз за последние три года намного перегнал Германию в массовом производстве современного вооружения (прежде всего самолетов и танков). В этом отношении в СССР ведутся дальнейшие работы, так что Германия должна быть побеждена превосходством русского вооружения».

Очень скоро фрицы перестали заигрывать с нами. Они поняли, что изменниками Родины мы не станем, ни одной военной тайны своего государства не выдадим. Нас переправили в лодзинский лагерь. Недолго мы пробыли в этом застенке, но горя хлебнули с избытком. С первой же минуты пребывания там поняли, чего стоят уверения гитлеровцев в их «гуманности».

Привезли нас в обеденное время. Поезд прошел прямо на территорию лагеря. Еще из вагонов мы увидели длинную очередь изможденных и оборванных людей.

— Неужели это наши летчики? — вырвалось у кого-то.

— Были летчиками. Но теперь они далеко не улетят. Скоро и вы такие будете, — злобно бросил сопровождавший нас немец-переводчик.

Мы с ужасом смотрели на эту очередь скелетов, закутанных в лохмотья. Они стояли с алюминиевыми мисками и один за другим подходили к бочке посреди двора, из которой им наливали в миски «суп», состоявший из одной воды и брюквы, без жиров. Меня и сейчас тошнит при воспоминании об этом «супе». Его не стали бы есть даже свиньи. Но и этой бурды плескали в миску, чтобы лишь покрыть дно. А сколько раз приходилось видеть, когда изнуренные пленники вместо супа получали черпаком по голове!

Жили мы в бараках, обнесенных колючей проволокой под током высокого напряжения. Окна бараков на ночь закрывались ставнями. В первый же день у всех отобрали ордена, выдали бирки с номерками. Каждый из нас должен был забыть свою фамилию, имя и отчество, проститься со своим человеческим достоинством, помнить только номер. По совету одного из товарищей мы с Кравцовым припрятали награды, которыми отметила нас Родина. Два своих ордена я хранил под повязкой на левой руке. Это было небезопасно.

— Давай, Михаил, подальше спрячем награды, а то всё равно отнимут, — предложил Кравцов.

Я согласился, и он, отсчитав вдоль каменной стены четыре шага от двери, закопал наши ордена.

В этом лагере я встретил летчика Ивана Пацулу. Мы были с ним знакомы еще на фронте. Он летал на штурмовике. Здесь мы еще больше сблизились, помогали друг другу переносить лишения. Иван Пацула рассказал о своем неудавшемся побеге, о пытках, перенесенных им в карцере.

Голод, пытки, издевательства — вот чем хотел враг сломить верность советских воинов своей Родине. Кусочек хлеба-суррогата наполовину из древесных опилок выдавался на весь день. Надсмотрщики цинично заявляли, что мы, русские, не умеем есть хлеб. Его, мол, нужно съедать не сразу, а постепенно — только при этом условии вы не будете чувствовать голода.

Трудно рассказать обо всех изуверствах носителей «нового порядка», об их жестокости и садизме. Каждый издевался над нами, как мог и сколько хотел, делал всё, что подсказывала ему садистская фантазия. Например, по распоряжению начальника лагеря, изощренного в пытках, нас заставляли после обеда бегать вокруг колодца.

— Эта зарядка необходима для лучшего усвоения пищи, — говорил лагерфюрер.

Нас беспрерывно строили на поверки, заставляли бегать к группе немцев и выкрикивать по-немецки свой номер. Из-за незнания немецкого языка я как-то перепутал свой номер, и за это фельдфебель Гамбанич огрел меня палкой по спине. Много, очень много погибло советских людей от таких «развлечений».

Лагерь был заминирован. По воле коменданта в любой момент его могли взорвать, уничтожив всех пленников. День и ночь вокруг лагеря и внутри его, между бараками, шныряли солдаты с собаками. И все же наши советские люди не теряли надежды на то, что им удастся бежать, и бежали, зная, что идут на верную смерть.

Двух летчиков охранники взяли «уборщиками» в свою столовую, находившуюся за воротами лагеря. У некоторых из нас закралась мысль о том, что эти два товарища «продались» фашистам. Но вдруг в лагере тревога: бегут солдаты с собаками, выгоняют нас из бараков, становят в строй. Потом смотрим — ведут избитых и окровавленных «уборщиков». Оказывается, они из столовой выпрыгнули в окно и убежали. Поймали их только спустя несколько часов на противоположной окраине города. Перед строем их били прикладами, травили собаками и, наконец, расстреляли. Всех нас предупредили, что каждого, кто попытается бежать, ожидает такая же участь.

Тяжело переживали мы смерть отважных героев и то, что считали их «продавшимися». Их неудача никого не испугала, а еще больше укрепила нашу решимость бежать во что бы то ни стало.

Как враг ни отгораживал нас от мира, хоть и с запозданием, мы узнавали разными путями о положении на фронтах. Обсуждая ход военных действий, загорались желанием вести активное сопротивление всем мероприятиям фашистов. Как ни странно, мы, например, намного раньше узнавали о победах наших войск и успехах наших союзников, чем об этом сообщали немецкие газеты. Сколько радости было в связи с этими событиями! Пленные французские летчики, боровшиеся против фашизма в составе советских воздушных сил в эскадрилье «Нормандия-Неман», Жан Бартье и Майе, рисовали пальцами на песке карты Франции, Нормандии и по ним уточняли маршрут продвижения союзных войск по территории Франции.

— Ура! Капут фашизму! — загремело по всему лагерю. Все пленные открыто выражали свою радость, подбрасывая вверх головные уборы.

Увидев такое, озлобленные немцы прибежали с собаками и разогнали нас по баракам.

Прошел слух о состоявшемся покушении на Гитлера со стороны его собственных генералов. Гитлер у нас носил кличку «Косой». И вот по всему лагерю пошла гулять новость: «„Косой“ ранен!» В санчасти на стене висел портрет Гитлера, ему кто-то выколол глаза. Все пленные надрывались от смеха: «„Косой“ лишился зрения!» За это пришлось поплатиться: целый день всех держали в строю, лишили на сутки пищи, требуя выдачи виновников «в покушении на фюрера». Никто никого не выдал! Тогда лагерное начальство повесило другой портрет Гитлера на то же место. А на другой день он оказался изорванным в клочья. Всюду стоял хохот, сопровождавший очередное сообщение острословов: «„Косой“, растерзан!..» В третий раз немцы не решились вывешивать портрет.

В августе 1944 года Иван Пацула под строгим секретом сообщил мне, что в лагере готовятся восстание и массовый побег. Имеется связь с польскими партизанами. Сообщил мне также: в ближайшую ночь по сигналу все здоровые должны броситься к воротам, ворваться в караульное помещение, овладеть оружием, уничтожить охрану и группами уходить в разных направлениях…

Как хотелось, чтобы это было в действительности! Только поверить во всё это было трудно. Правда, по возбужденным лицам военнопленных и по тому, как везде люди о чем-то осторожно перешептываются, я и сам заметил, что все к чему-то готовятся. Но как лагерь может держать связь с партизанами, я даже представить себе не мог. И все же мне пришлось убедиться в тот же день, что связь существует. А получилось это вот как.

Несколько человек нас сидело у стены барака — грелись на солнышке и разговаривали. Вдруг неизвестно откуда около нас шлепнулся комок глины величиной с куриное яйцо. Мы посмотрели по сторонам. Нигде никого не видно. Один из сидевших с нами поднял этот комок и разломил его. Там оказалась свернутая записка от польских партизан. В ней кратко сообщалось о положении на фронтах и о том, что в ближайшие дни на лагерь будет совершен партизанский налет с целью освобождения военнопленных. Записка заканчивалась словами: «Товарищи военнопленные, будьте готовы к решительным действиям и со своей стороны!»

Записка пошла из рук в руки. Люди ходили, как наэлектризованные, готовясь к смерти или свободе. Ведь при малейшей нашей оплошности лагерь мгновенно взлетит на воздух…

Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не случилось то, чего мы никак не ожидали. Внезапно нас подняли, рассовали по вагонам, и эшелон двинулся на запад.