Фридрих Шиллер

Народ требует казни Марии, и в то же время он — единственное реальное препятствие, мешающее Елизавете совершить эту казнь.

9 июня 1800 года Шиллер закончил работу над «Марией Стюарт», а уже через пять дней, 14 июня, состоялось первое представление трагедии в Веймарском театре, «и с таким успехом, что большего и желать нельзя», — сообщает автор Кернеру. Этот успех сопровождал «Марию Стюарт» и в курортном городке Лаухштедте, где выступала летом веймарская труппа. Роль Марии исполняла одна из лучших актрис театра — Амалия Вольф.

«Я начинаю, наконец, овладевать сущностью драматургии и знанием своего ремесла», — писал поэт.

Как удивительно звучит это исполненное величайшей скромности, почти ученическое признание из уст автора «Валленштейна» и «Марии Стюарт», произведений, в которых Шиллер достиг подлинных высот трагедийности!

Давно, с юношеских лет, не писал он для театра с такой увлеченностью, с такой полной отдачей всех своих творческих сил, как в первые годы XIX столетия.

Трагедия «Мария Стюарт», драматургический шедевр Шиллера, была написана, по подсчетам самого поэта, за семь с половиной месяцев.

В полном уединении провел он весну 1800 года, завершая драму.

«На этот раз я не краснею за свое долгое молчание: работа так захватила меня, что я не мог думать ни о чем другом… — пишет он Кернеру. — …Здоровье мое за последние два месяца совсем поправилось. Я много двигаюсь, бываю на воздухе, часто выхожу на улицу, бываю и в общественных местах и сам на себя удивляюсь. Это отчасти объясняется моей деятельностью; лучше всего я чувствую себя, когда захвачен работой. Поэтому я уже готовлюсь к новой…»

ВЫСОКИЙ ПРИМЕР

Под ударами наполеоновских армий рушилось прогнившее здание Германской империи. Немецкие князья, привыкшие в равной мере куражиться над своими подданными и пресмыкаться перед силой — будь то австро-германский император или прусский король, — с раболепной готовностью вручали победителям ключи от зарейнских городов.

Первой расписалась в бессилии Пруссия: по Базельскому мирному договору 1795 года Пруссия уступает Франции левый берег Рейна.

В 1797 году выходит из игры Австрия: согласно Кампоформийскому договору она отказывается от участия в первой антифранцузской коалиции для того, чтобы уже через год принять участие во второй.

В 1801 году Люневильский договор окончательно закрепляет за Францией левый берег Рейна. Впрочем, некоторые немецкие государства получают за это своеобразную «компенсацию»: к ним присоединяют сто двенадцать мелких, ранее самостоятельных немецких княжеств.

Зачем нужна эта реформа Наполеону? Неужели завоеватель искренне озабочен тем, чтобы ликвидировать, хотя бы отчасти, лоскутную раздробленность Германии, главную причину ее экономической отсталости'?

О нет, им движут интересы иного порядка: Наполеону нужны преданные вассалы внутри самой Германии! Ими становятся новоиспеченные короли, курфюрсты, князья и прочая «укрупненных» государств.

К тому же, усиливая такие немецкие земли, как Бавария или Вюртемберг (в 1805 году родина Шиллера провозглашена королевством и первым официальным вюртембергским королем становится племянник герцога Карла Евгения), Наполеон стремился сделать их своего рода противовесом Австрии и Пруссии, наиболее могущественным германским государством того времени.

Шиллер не дожил до пресловутых побед Бонапарта под Аустерлицем и Иеной, до взятия Вены и Берлина и официального конца Германской империи в августе 1806 года, когда император Франц сложил с себя имперскую корону. Поэту не довелось быть свидетелем самого расцвета мании мирового господства, овладевшей императором французов.

В годы первых побед Наполеона в Европе, современником которых был Шиллер, еще нельзя было предугадать, что войны, начавшиеся как защита революции против коалиции контрреволюционных монархий, превратятся в грабительские, захватнические, которые, в свою очередь, вызовут национально-освободительную борьбу порабощенных народов.

В конце XVIII — начале XIX столетия, когда, по определению Энгельса, Наполеон очищал «немецкие авгиевы конюшни» [13], среди прогрессивной немецкой интеллигенции было немало людей, увлекавшихся Бонапартом, видевших в нем надежду на обновление политической жизни немецких государств.

Но и в то время Шиллер не принадлежал к их числу.

«Ах, если бы я мог интересоваться им! Но нет, не могу; этот характер мне противен — ни одного отрадного известия о нем», — говорил поэт, когда при нем хвалили удачливого французского полководца.

Глубоко возмущают Шиллера известия об ограблении войсками Наполеона после побед его в Италии итальянских музеев и частных коллекций, хранивших бесценные сокровища античного искусства.

разгневанно пишет он в стихотворении «Античные статуи в Париже».

Писатель, связанный происхождением, родственными узами и всеми творческими устремлениями с демократическими слоями общества, Шиллер раньше многих своих современников распознал в Наполеоне ненавистного ему захватчика, душителя национальной независимости, причину войн, всегда бывших источником неисчислимых бедствий и страданий народа.

Немало горя принесла и на этот раз война немецкому народу, в том числе и близким поэта.

Во время эпидемии, вспыхнувшей в 1796 году в оккупированном Штутгарте, погиб отец, Иоганн Каспар, и младшая сестра Шиллера — Наннета, одаренная девятнадцатилетняя девушка, мечтавшая стать актрисой и играть в пьесах своего знаменитого брата.

Война разорила скромное хозяйство стариков Шиллеров. Она опустошила и дом каменщика Гельцеля, того самого, который в Мангейме спас поэта от грозившей ему долговой тюрьмы.

Перед самой премьерой «Пикколомини», оторвавшись от напряженной репетиционной работы, Шиллер пишет своему издателю Котта, прося его срочно отправить денежный перевод семье Гельцеля.

«Четырнадцать лет тому назад, во время моего пребывания в Мангейме, эти люди оказали мне существенные услуги; теперь война нарушила их благосостояние, они терпят лишения и недостаток и нуждаются в безотлагательной помощи».

С горечью читал поэт благодарственное письмо от Анны Гельцель:

«На присланные вами деньги я смогла снова зажечь вечером лампу… 2 марта вошли французы, каждый горожанин должен был взять на постой 6 человек и полностью содержать их, представляете себе наше положение; никто и конца не видит всем бедам, которые принесла война».

Этому письму как бы вторит послание матери Шиллера от декабря того же года — поистине крик сердца немецкого народа, проклинавшего войну:

«Твое предыдущее письмо, любезный сын, застало нас в беде: французы находились в трех часах отсюда, все были охвачены страхом, все бежали, и мы со служанкой тоже — мы перебрались в верхний замок, где не было никого, кроме сторожа и его жены… Но горести наши далеко еще не кончились. Ах, как счастливы страны, которые могут жить мирной жизнью! Ведь наши крестьяне буквально погибают под тяжестью военных поставок имперским войскам. Недалеко отсюда имперские солдаты срубили для своих костров все фруктовые деревья, сломали все ограды вокруг садов, забрали у крестьян пшеницу, сено, овес, так что им осталось только помирать голодной смертью вместе со скотиной, ограбили все вокруг… да еще требовали денег и увезли с собой заложников, пока эти деньги не уплачены…»