Жизнь поэта

Николай I приехал в древнюю Москву короноваться. И живший в то время в Ревеле П. А. Вяземский писал жене: «Хорош прелюд для ваших московских торжеств и празднеств! Совершенно во вкусе древних, которые также начинали свои празднества жертвами и излияниями крови ближнего».

И через несколько дней в новом письме: «Для меня Россия теперь опоганена, окровавлена; мне в ней душно нестерпимо... Я не могу, не хочу жить спокойно на Лобном месте, на сцене казни! Сколько жертв и какая железная рука пала на них!.. Мысль возвратиться в торжествующую Москву, когда кровь несчастных жертв еще дымится, когда тысячи глаз будут проливать кровавые слезы, эта мысль меня пугает и душит».

И в эту Москву Пушкин вынужден был прибыть тогда по вызову царя... Юный Герцен, бывший свидетелем коронационных празднеств, писал спустя тридцать лет: «Победу Николая над пятью торжествовали в Москве молебствием. Середь Кремля митрополит Филарет благодарил бога за убийства... Никогда виселицы не имели такого торжества; Николай понял важность победы. Мальчиком четырнадцати лет, потерянным в толпе, я был на этом молебствии, и тут, перед алтарем, оскверненным кровавой молитвой, я клялся отомстить казненных и обрекал себя на борьбу с этим троном, с этим алтарем, с этими пушками...»

«Первые годы, следовавшие за 1825-м, были ужасающие», - писал Герцен. И не было ничего удивительного в том, что коронационные торжества не вызвали энтузиазма населения. В присутствии императрицы и всей царской семьи в Кремле был отслужен торжественный молебен по случаю «избавления от крамолы, угрожавшей бедствием всему Российскому государству», как значилось в царском манифесте.

* * *

Автограф строфы о Москве из «Евгения Онегина» с рисунком А. С. Пушкина.

Триумфальные ворота в Москве в XIX веке. С литографии П. Бенуа.

Будучи еще великим князем, Николай I услышал из уст брата, императора Александра I, оценку Пушкина: «Прочел ли ты «Руслана и Людмилу»? Автор служит по Коллегии иностранных дел, - это бездельник, одаренный крупным талантом».

Вступив на престол и расправившись с декабристами, Николай I дал клятву: «Революция на пороге России. Клянусь, она не проникнет к нам, пока я сохраню дыхание жизни».

Николай I счел себя вынужденным пойти на примирение с мятежным поэтом. Бенкендорф дал при этом царю совет:

- Пушкин все-таки порядочный шалопай, но, если удастся направить его перо и речи, в этом будет прямая выгода.

Николай I внял совету шефа жандармов. Обладая способностью перевоплощаться в добродетель, он блестяще воспользовался этим при допросе декабристов: кое-кого из осужденных сумел обмануть, вызвал доверие к себе, затем вероломно злоупотребил их доверием. И к встрече с Пушкиным царь тщательно подготовился.

Положение Пушкина было трудное. И тем не менее, направляясь на встречу с царем, он принял твердое решение: при всех условиях сохранить свое достоинство и независимость. Он уже знал свое место в жизни России.

«Имя твое сделалось народной собственностью», - писал ему Вяземский в сентябре 1825 года.

«У тебя в руке резец Праксителя» (знаменитого ваятеля древней Эллады. - А. Г.), - заметил Александр Бестужев, познакомившись с первой главой «Евгения Онегина».

«Парнасским чудотворцем и чародеем» называл Пушкина Рылеев.

* * *

Пушкин пытался представить себе эту встречу на манер диалога с покойным императором в «Воображаемом разговоре с Александром I». Теперь ему предстояло встретиться с Николаем I после его жестокой расправы с декабристами, встретиться лицом к лицу с «убийцей гнусным».

Въезжая 8 сентября утром 1826 года в Москву, Пушкин имел при себе написанное в пути стихотворение «Пророк» - первое из намеченных Пушкиным четырех стихотворений, посвященных событиям 14 декабря. До нас дошло лишь только это одно.

Пушкин связал взятый из Библии отрывок с самыми жгучими событиями и настроениями передовой России в дни после восстания и казни декабристов. В «Пророке» он выразил собственное душевное состояние, подчеркнув высокое гражданское предназначение поэта-пророка. Сам Пушкин выступил в нем в образе пророка и защитника декабристов.

Стихотворение начиналось первоначально стихом «Великой скорбию томим», но затем Пушкин изменил его:

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился,

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился;

Перстами легкими как сон

Моих зениц коснулся он:

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он,

И их наполнил шум и звон:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье.

И он к устам моим приник,

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой,

И он мне грудь рассек мечом,

И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп в пустыне я лежал,

И бога глас ко мне воззвал...

Дальше шли стихи, которые приводятся здесь в условной передаче некоторых мемуаристов, отражающие смысл, а не дословный текст стихотворения:

И бога глас ко мне воззвал:

«Восстань, восстань, пророк России,

В позорны ризы облекись,

Иди и с вервием вкруг шеи

К убийце гнусному явись».

«Пророком России» входил поэт в кабинет царя. Обстоятельства сложились, однако же, так, что после встречи с царем Пушкин придал стихотворению иное окончание:

И бога глас ко мне воззвал:

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей».

* * *

Пушкина доставили в Кремль прямо с дороги, небритого, покрытого дорожной пылью. В большом кабинете Чудова дворца встретились поэт и царь. _о

Было холодно. Поэт говорил с царем, стоя спиной к камину. Обогревая замерзшие ноги, он незаметно для себя прислонился к столу и почти сел на него. Николай I недовольно отвернулся и потом говорил: «С поэтом нельзя быть милостивым!»

Аудиенция длилась более двух часов. Пушкин держал себя с царем смело. В передаче современницы поэта, со слов самого Пушкина, Николай I спросил его: