Разрозненные страницы

Юбку новую порвали

И подбили правый глаз.

Не ругай меня, мамаша,

Это было в первый раз.

На столе стоит бутылка,

А в бутылке лилия.

Скоро будем мы с тобою

Одного фамилия.

На столе стоит чернило,

А в черниле два пера.

Прощай, папа, прощай, мама,

Я поеду на Кавказ!

Песенка всем очень понравилась и чрезвычайно удачно подходила для этой сценки. Но я до сих пор не могу понять, почему, когда я пою ее, в это время на экране не мое лицо, а черная полоса. И только мой голос. А личность моя появляется в кадре лишь в последнем куплете. И когда переписывали заново и опять я озвучивала, так и осталось в картине — черная пустая полоса и голос.

Вот в том-то и дело, что сейчас мне придется начинать жаловаться. Я этого так не хотела, а приходится. Сколько писем я получала, как всякий актер, с вопросами, укорами: «Почему Вы не снимаетесь?»

Понимаете, зрители думают, что в кино так: захотел — пошел сниматься. Это, может быть, так. Но не для всех. И вот так получилось, что «Путевка в жизнь» не стала для меня путевкой в кино, и после длительного ожидания я подумала, что в кино никому не нужна — всех снимают, а я в театре. Потом, уже много лет спустя, обратили внимание, что я в кино хорошо играю. Я сама подумала — правда, хорошо (ведь в картине смотришь на себя со стороны, не как в театре, судишь себя как постороннего актера).

И вот что удивительно — все говорили: «Рина! Рина!», а снимали других актрис. Наверное, тогда надо было выйти замуж за какого-нибудь кинорежиссера. Но мне это прямо не приходило в голову. Да и им, наверное, тоже. А все были друзья: Козинцев и Юткевич, Барнет и Пудовкин, и Кашеверова, и Михалковы — отец и сыновья.

Иногда при встрече со мною режиссеры и сценаристы, всплескивая руками, кричат:

— Ах, батюшки мои! Как же про вас забыли? Был чудный эпизод! Вы бы так прекрасно это сыграли!

Никита Михалков, например, однажды упал на колени посреди улицы перед Домом кино и закричал:

— Рина! Ты моя любимая, лучшая актриса!

Я сказала:

— Так дай мне роль какую-нибудь, самую плохую.

Он встал с колен, смеясь, обнял меня, поцеловал и поклялся в вечной любви.

И так всю жизнь. По всему по этому в моей работе в кино бывали огромные перерывы, если не считать какой-то полной белиберды, которую иногда предлагали. Потом, как я уже рассказывала, пришлось мне писать сценарий о детях и для детей с Агнией Барто («Подкидыш»), Детских фильмов тогда почти не было. Детфильма (теперь Студия детских и юношеских фильмов) тоже не существовало. Долго делали. Однако денег нам почти не дали: как раз к этому времени выяснилось, что надо иметь договор. А у нас не было. Но сценарий приняли, и фильм поставили. Но об этом я уже говорила. Я только хочу вспомнить, что тут мне пришлось писать для себя роль в этой комедии — так было необходимо для картины. Роль получилась маленькая, но трудная. Вот идет этот фильм сорок лет, и люди смотрят, и мне киномеханики на периферии не раз говорили:

— Знаете, если не дают новых картин из Москвы, мы сразу показываем «Подкидыш» — и все довольны. У нас старых картин не любят, а тут все рады.

Вот какие интервалы бывали в моей киносудьбе. О «Подкидыше» тогда первую статью написал Виктор Шкловский, очень хвалил. Спасибо ему. Маленький эпизод в этом фильме я сыграла очень хорошо (говорю, как о чужом человеке), а мои «словечки» подхватили все, и до сих пор они ходят по людям: «Вот тоже пришла старушка, попросила воды напиться. Потом хватились — пианины нету».

Ну, уж тут, кажется, все увидели: хорошая комедийная актриса. Верно? И что же? Ничего. Опять огромный перерыв, пока А. Птушко не засунул меня в «Сказку о потерянном времени» Е. Шварца.

Потом Григорий Васильевич Александров повстречался мне на улице. Я у него сыграла в фильме «Весна», и эта малюсенькая роль была даже отмечена прессой. Я говорю Александрову, как будто шучу:

— Давайте мне роль в новой картине. Вы обещали.

Он отвечает:

— Нету ни одной женской роли.

Я говорю:

— Давайте мужскую.

Он отвечает:

— Ее выбросили. Это роль парикмахера-гримера.

Все-таки Григорий Васильевич прислал мне сценарий, и я сама написала роль гримерши (вместо гримера-мужчины). Она говорит Любови Орловой, то есть ее героине: «Такие губы теперь не носят!»

Даже сегодня можно еще на эту роль улыбнуться. А тогда!

Вот, мои дорогие зрители, видите, как я жалуюсь. Если бы вы знали, как тяжко ждать. Сколько еще? Жизнь же проходит. Когда придет кому-нибудь в голову, что тот или другой небольшой эпизод надо дать хорошему актеру! У нас совсем не считают, что маленькие роли должны делать обязательно хорошие актеры, а не кто попало.

Я даже просила таких людей, как Ростоцкий, Габрилович, Вайсфельд, не имеющих, правда, отношения к назначению на роли; объясняла директору Студии имени Горького Бритикову, что это бесхозяйственно — не занимать хороших актеров, и меня в том числе: это все равно что прекрасно работающую кибернетическую машину выбросить на помойку, под снег. Все говорили:

— Да-да, Рина Васильевна! Что вы, Рина Васильевна! Вы же знаете, как вас ценят, как мы вас любим, как мы вами восхищаемся! Обязательно! Конечно!

И опять никогда не снимали. И я, глядя, как равнодушно раздаются маленькие эпизоды не тем актерам, страдала, как голодный человек, видящий выброшенный и растоптанный хлеб. Я играла безотказно роли, где был десяток фраз, а иногда и несколько слов («Встреча на Эльбе», «Светлый путь»).

Я не потому страдала, что была «безработной» — у меня театр, концерты. И не в том дело, что это имело бы какой-то материальный смысл (маленькие роли никто из актеров играть не хочет, это очень невыгодно — отнимает много времени и сил). Я люблю кино больше всего на свете. Это удивительное, прекрасное искусство, великое и удивительное. Теперь появилось новое — телевидение. Ко мне там относятся очень внимательно, приглашают в программы. Но я редко соглашаюсь, хотя сознаю, что надо, необходимо соглашаться, я обязана: это начало нового искусства, того, что будет потом прекрасным и чего я уже не увижу. Но то, что пока сейчас там происходит, мне кажется не всегда точным и убедительным, а зачастую необыкновенно безвкусным. Разумеется, я выполняю их требования, это моя обязанность актера. Но я никогда не могу быть уверенной, что из этого получится.

Ах, мое любимое кино! Сколько же барышень там снимается и даже красавиц! А мне так ничего и не удалось сделать. Нет, все-таки надо было выйти замуж за кинорежиссера!

И вот в картине «Весна» (я уже начала об этом) мне удалось убедить Григория Васильевича Александрова разрешить мне сделать роль. Получилось хорошо, и до сих пор зрители смотрят этот эпизод и улыбаются.

Как я люблю кино! Всю эту длинную и бессмысленную суету, которая происходит в начале создания картины: подбор группы, фотопробы, бесконечные замены, отмены, несуразицу наших студий! Никогда не найдешь ничего, не подберешь в костюмерных ни платья, ни шляпы, ни обуви.

И сумбурные дни в экспедициях. Все не устроено, все случайно. Ехать на съемку всегда куда-то далеко, километры. Машины опаздывают, аппаратура, бедная, ломается. Все равно картина выйдет. Все равно съемочная группа будет работать без выходных до конца. Какие бы номера ни выкидывала погода, режиссер или директор (тоже работа каторжная), все равно будет картина. И когда кончаются съемки — какое осиротение!

Это уж я рассказала к слову. А в данном случае речь идет о «Весне», которая снималась на киностудии «Баррандов» в Чехословакии. Во-первых, это первоклассная студия. Во-вторых, это Григорий Васильевич Александров, который мог даже на «Мосфильме» заставить людей работать точно и без сутолоки. А уж у чехов-то порядок, как в часовом механизме.

Съемки шли без сучка и задоринки: репетировали, снимали. Из Москвы торопили. Фактически это был, по-моему, первый опыт наших съемок за рубежом. И первый опыт совместной работы получился как бы первым фестивалем советского кино в Чехословакии. Мы выступали перед рабочими на заводах и на площадях. На Стромовке и еще, и еще. Были встречи и беседы. Тогда — впервые. Люди с восторгом смотрели на Любовь Орлову и Николая Черкасова, которых знали и успели полюбить.