Смерть титана. В.И. Ленин

Глава пятая. Часть вторая

Газета, не вышедшая из печати.

Книга, только начатая в тюрьме.

Программа партии, которой еще не было.

Но если все закончится так, как переписка двух узников…

Мы все, так называемые старые большевики, завоевывали свое положение и авторитет не только своими статьями, книгами, революционной деятельностью, не только своими, часто рискованными, выступлениями на митингах и во время демонстраций, но и своими тюремными сроками. Здесь момент высшей пробы для революционера. И не надо говорить, что один удачлив, умел и точен в конспирации, а другой безрассуден и небрежен. Активная и настоящая, без показухи и имитаторства, революционная деятельность неизбежно ведет к тюрьме. Спросите любого революционера со стажем, и он вам ответит так же.

С ранних лет я занимался, если так можно сказать, теорией и, в силу необходимости, практикой конспирации. Кое-что я по этому поводу читал, подолгу и дотошно расспрашивал опытных и бывалых подпольщиков. Я всегда настойчиво напоминал своим товарищам о необходимости для революционера, человека, тотально недовольного порядком и мечтающего переделать жизнь, соблюдать определенные правила конспирации на улице, со знакомыми, да и в личной жизни. Можно привести за собой хвост, когда идешь на встречу с единомышленниками или на рабочее собрание, а можно по доверчивости или случайно сблизиться с легкомысленным человеком, который, не придавая этому никакого серьезного значения, легко разболтает услышанное. Еще хуже по неосмотрительности довериться провокатору. Все это может произойти и с самым опытным человеком. В этом жуткие издержки профессии. Отсюда — и самый опытный человек почти неизбежно должен оказаться в тюрьме. Назовите мне не сидевшего в тюрьме революционера, и я вам скажу: покопайтесь в его полицейском досье.

Именно поэтому все уже для себя решивший профессиональный революционер исподволь готовится к тюрьме. Он заранее знает, как поведет себя со следователем, готовит себя к неизбежным лишениям, заранее вырабатывает линию поведения с сокамерниками и новыми товарищами. Так крестьянин готовится к весне. Не было ни одного, наверное, революционера, который, попадая в тюрьму, не владел бы звуковой азбукой «перестука». Я припоминаю, как, перестукиваясь иногда через несколько камер, мы с товарищами играли в шахматы.

Опытный революционер знает также, чем он станет заниматься в неволе. Сколько наших товарищей выучили в тюрьмах и в ссылках иностранные языки, написали книги, приобрели огромные теоретические знания, стали специалистами в той или иной области.

Недоверчивость и умение в случае необходимости рискнуть — вот главный принцип, коли уж ты попался. Не раскиснуть в тюрьме, не потерять физического здоровья, сохранить свою личность — вот основная задача. Разве в противном случае состоялось бы столько дерзких побегов, сколько совершили многие из революционеров, в частности, большевики? Тюрьма для революционера — это не только место неизбежных лишений, но и место физической закалки, самопознания, интеллектуального труда, тренировки воли.

Правда, я рассуждаю о своем времени и о том периоде жизни Российской империи, когда она заигрывала с либерализмом. Для русского императора, для единственного в Европе самодержавного монарха, было важно, что подумают о нем его просвещенные европейские родственники. Иногда лоск слетал с сиятельных величеств, и тогда в Шлиссельбурге казнили совсем молодого, подающего огромные надежды в науке зоолога, или в Петербурге расстреливали и топтали лошадьми по высочайшему повелению прямо напротив царского дома вышедшую с хоругвями и иконами рабочую толпу. Или такую же толпу расстреливали в Сибири, на реке Лене. Мне еще придется вернуться в этих записках к фигуре последнего русского царя, прозванного в народе «кровавым», авторе двух самых грандиозных в Европе расстрелов безоружных людей. Цари — всегда мученики, им ставят памятники, на месте их гибели воздвигают кресты и церкви, а рабочие — в лучшем случае жертвы. Но как-то мы забываем, что эти жертвы — голодные люди, жертвы без прошлого и без будущего. А этого не следует забывать и сейчас, и стоит помнить через сто лет.

Меня часто спрашивали, откуда появился мой псевдоним, ставший впоследствии уже и моей фамилией, и чуть ли не моим именем. Моим всем, ибо в имени заключено и то, что ты есть, и то, что в тебе хотят видеть. Не от названия ли знаменитой сибирской реки? Не память ли это о мучениках памятного ленского расстрела?

Псевдоним — всегда явление вынужденное. У меня, как у человека, много писавшего в подцензурной прессе, этих псевдонимов около полусотни, наверное, многие из них возникали довольно случайно и не несли в себе даже сиюминутного смысла и какого-либо значения. Я, правда, давно замечал, что есть в этом моем псевдониме какая-то перекличка с двумя, может быть, самыми знаменитыми и почти самыми любимыми героями русской классической литературы — с Онегиным и Печориным. Может быть, в силу этого псевдоним Ленин и полюбился моим товарищам и понравился публике? А потом я с ним сросся, начал пользоваться все чаще и чаще. И слово «Ленин» стало означать больше, чем слово «Ульянов». Это моя версия. Но есть определенный смысл и в том, чтобы выводить этот псевдоним из названия сибирской реки. Если кто-то размышляет так, то, зная свой характер, я скажу: в этом рассуждении есть определенная логика.

Когда меня арестовали, я больше всего стал волноваться за мать. Я знал ее характер и знал, что она готова пройти через любые испытания ради своих детей. Волновался и за своих товарищей: кого взяли? Это еще была пора дружбы, а не только политической солидарности.

Тогда я немало покуролесил. Знакомство и обстоятельные разговоры с Плехановым, свидетельство успехов немецкой и французской социал-демократии окрылили. Значит, идем верной дорогой, значит, если как следует, энергично работать, не жалея живота своего, многого можно достигнуть и в нашем самодержавном отечестве. Может быть, действительно колосс на глиняных ногах? Почему же весь мир в ногу, а в нашем родном Отечестве нет элементарных, даже декоративных свобод? Правящие классы, конечно, понимали всю бесчеловечность своего режима, но полагали — так может продолжаться еще долго, по крайней мере на их век хватит. Россия, по их просвещенному мнению, очень терпеливая страна, и чем народ темнее, тем терпеливее. Значит, их задача не ворошить, по возможности ничего не менять в экономической и политической жизни. Пользоваться для себя западноевропейскими благами, но протестовать против любого частичного введения даже куцей западной демократии. Только так можно сохранить низкую цену на рабочую силу и высокую прибавочную стоимость. А значит, наша обязанность — рабочему человеку как можно больше разъяснять.

Окрыляло меня и то, что наконец-то появилась постоянная площадка для высказываний. Правда, первый номер сборника «Работник», оговоренного еще во время моего пребывания в Швейцарии — его для России решили издавать группы «Освобождение труда» и «Союз русских социал-демократов», — вышел уже после моего ареста. Но зато с моей статьей-некрологом «Фридрих Энгельс». Это было сложное сочинение. Я сдавал экзамен на знание марксизма Плеханову и понимал одновременно, что эта статья будет читаться в России. Значит, задача стояла передо мною не только как перед теоретиком, но и как перед пропагандистом. А в данном случае каждый раз надо объяснять и азы. Только в молодые годы я осмеливался на такую простоту теоретических пассажей: «Маркс и Энгельс первые показали, что рабочий класс с его требованиями есть необходимое порождение современного экономического порядка, который вместе с буржуазией неизбежно создает и организует пролетариат; они показали, что не благожелательные попытки отдельных благородных личностей, а классовая борьба организованного пролетариата избавит человечество от гнетущих его теперь бедствий. Маркс и Энгельс в своих научных трудах первые разъяснили, что социализм не выдумка мечтателей, а конечная цель и необходимый результат развития производительных сил в современном обществе».