Шпандау: Тайный дневник

22 сентября 1952 года. Расплачиваясь за свидание с женой, так сказать, я теперь каждый день одиннадцать часов сижу в камере, где есть только стол и стул. Карандаш, спрятанный за батареей, пока не нашли, и туалетная бумага имеется в неограниченном количестве. Так что мне есть чем заняться. Сегодня — третий из этих семи дней. Но добрый английский доктор по моей просьбе тайком выписал мне три таблетки «Теоминала». Этот препарат попросту не дает наказанию действовать на психику. К всеобщему удивлению, я свеж и бодр, как в первый день, хотя Гесс во время такого же наказания на четвертый день корчился на полу.

Террей открывает дверь и шепчет: «Я выпущу вас ненадолго. Идите, постирайте белье». Я с улыбкой прошу его прочитать уведомление на двери. Мне не нужны поблажки к несправедливому наказанию.

24 сентября 1952 года. Пятый день. Нейрат и Гесс открыто проявляют сочувствие, Дёниц осторожно выражает озабоченность; Функ, Ширах и Редер меня избегают. Они предсказали охранникам, что сегодня я сломаюсь. Очевидно, их раздражает мое спокойствие. С нами творится что-то странное. Тесное соседство — благодатная почва для враждебности!

Только что к моей камере подошел Функ.

— Функ, какие будут прогнозы? — спрашиваю я через дверь.

— Вы, как всегда, ведете себя неправильно. Для моих отчетов нужны драматические события. Вы должны кричать, стонать, падать в обморок. А вы смеетесь и рассказываете анекдоты!

В эту минуту Нейрат наносит мне визит у двери в камеру и говорит, что с 1935 года по предписанию врачей ежедневно принимал две-три таблетки «Теоминала» из-за болей в сердце. Он рекомендует мне это лекарство, потому что оно также действует как успокоительное. Физическое недомогание Нейрата в то время, несомненно, было следствием внешней политики Гитлера, ведь министр иностранных дел был одним из тех, кто пытался укротить Гитлера. Но в то же время эти таблетки привели Нейрата в Шпандау — они избавили его от сердечных болей, но устранили душевные терзания.

26 сентября 1952 года. Последний день наказания. Небольшая сова устроилась на дереве совсем рядом с моим окном и спит. В прилегающей умывальной комнате санитар бреет Дёница. «Не нажимайте так сильно, пожалуйста. Я же не носорог». Пауза. «Нет, нет, охотиться на льва совсем не просто. А еще я охотился на антилопу и бушбока». Пауза. «Итак, сколько я вам должен?» Его место занимает Ширах. «Слухи о послаблении условий заключения? Надеюсь, они не увеличат количество писем и свиданий. Потому что тогда у нас не будет поводов для жалоб. Что еще новенького?» — спрашивает он Миза.

Функ шныряет по коридору. Храпит французский охранник. Я слышу, как вдалеке кто-то открывает дверь. Функу: «Скорей разбудите мсье Корниоля». Предупредить спящего охранника — всего лишь общепринятые правила хорошего тона. Что еще им делать, как не спать? Оказалось, ложная тревога. Корниоль открывает мою дверь. «Хотите прогуляться по коридору? Если кто-то появится, сразу же возвращайтесь в камеру». Шагая рядом, он, чтобы развлечь меня, рассказывает, что майор Бресар часто пытается застукать спящих на посту охранников между тремя и пятью часами утра. Последние пятьдесят метров он бежит — что при его невысоком росте и выпирающем животе, должно быть, выглядит забавно. Но он всегда застает охранников бодрствующими. Как только его толстая фигура появляется у ворот, дежурный, даже если это русский, всех предупреждает по телефону.

Пять часов, время ужина. Через полчаса мое наказание закончится. В последний раз ем в специальной камере.

27 сентября 1952 года. Какое-то время назад охранник Лонг попросил меня составить маршрут для похода по Шварцвальду. Теперь он вернулся и делится со мной впечатлениями. В его рассказе звучат названия, полные приятных воспоминаний: Хундзек, Титизее, Холленталь, Констанц. Я спрашиваю о старой базарной площади в Фройденштадте. «Лягушатники — ну, знаете, мы так называем французов — сожгли Фройденштадт дотла, когда вошли в город. Но теперь все восстановили, стало еще лучше».

Год седьмой

Ужесточение условий заключения — Новейшие разработки авиационной технологии — Моя последняя встреча с Гитлером — Прогулка в снегу — Публикация писем Гесса — У Нейрата находят шоколад — Планы спасения — Дёниц считает себя главой государства — Серия статей о Фленсбургском правительстве — Я начинаю писать мемуары — Кресло из рейхсканцелярии — Коньяк в камере Функа — У Нейрата сердечный приступ

3 октября 1952 года. В саду сообщаю последние новости, которые узнал от Лонга: в Советском Союзе начинает работу съезд партии. Разоблачили тайные связи между русскими и французской администрацией в Берлине. Гесс тоже хочет быть в курсе последних событий, но за его спиной неожиданно появляется Гурьев, которого Гесс не видит. Я быстро говорю:

— Герр Гесс, подержите, пожалуйста, доску.

Потеряв дар речи от этой возмутительной просьбы, он молча отходит в сторону и садится на скамейку. Потом я ему объясняю:

— Только так я мог вас предупредить.

— Но просьба была очень странная, — сухо отвечает Гесс.

5 октября 1952 года. Неделю назад под матрацем Дёница нашли девять исписанных страниц. К счастью, они были написаны на официальной бумаге. Начальство подозревает, что записи предназначены для его мемуаров. В мусорном ведре я нашел обрывки отчета о совещании директоров, на котором обсуждался этот инцидент. Новый русский директор потребовал, чтобы Дёницу на две недели запретили читать и писать, так как в своих заметках он описывал Деятельность, происходившую в фашистской Германии. Но они так и не пришли к соглашению.

Новый русский директор, деятельный, как все они в самом начале, конфисковал у Шираха «Предсказания» — календарь с текстами из Библии на каждый день. Ширах записывал на нем выписанные ему лекарства и отмечал дни рождения родных.

Русский офицер, наблюдающий за нашими религиозными службами и сидящий на унитазе, который до сих пор портит вид нашей часовни, во время проповеди несколько раз услышал фразу «будьте во всеоружии». Отчет: капеллан говорил о вооружениях. Теперь он обязан сначала предъявлять проповедь в письменном виде.

6 октября 1952 года. Снова придирки. Днем в саду был майор Андреев. Я только что пересадил ландыши. Он через переводчика предупреждает меня: «Это новые цветы». Я отвечаю, что всего лишь пересадил их, а пересадка разрешена. Он раздраженно трясет головой. «Нет, пересаживать тоже нельзя. Пожалуйста! Немедленно уберите цветы и уничтожьте».

Русские офицеры уходят. Летхэм, шотландец, наставительно говорит:

— Знаете, приказ есть приказ. Я выполняю все приказы. Не думай, просто выполняй. Так лучше.

— Я больше не понимаю ни вас, ни этот мир, — с оттенком скептицизма отвечаю я. — В Нюрнберге меня хвалили за неподчинение приказам Гитлера, а здесь меня наказывают, если я отказываюсь подчиняться.

Он ничего не понял; подобные рассуждения ему недоступны.

6 октября 1952 года. Сегодня днем Донахью залез на ореховое дерево и стал каркать. Он уже получил одно предупреждение от директоров, «потому что сидел на дереве и оглашал окрестности вороньими криками», как сказано в официальном отчете о совещании директоров. Селинавов, новый и популярный русский, который не обращает внимания на общие инструкции своих директоров, смеется над каркающим американцем и на ломаном немецком начинает рассказывать о медведях, глухарях, лисах, северном сиянии, при котором ночью светло как днем, и о том, как бывает много-много снега. Потом охранники и заключенные вместе сбивают орехи. Через некоторое время весь наш садовый инвентарь повисает на ветках. Селинавов приносит садовый шланг и струей сбивает орехи. Как часто бывает, вставляю свой комментарий. Однажды Гёте тяжело заболел и проведя в постели три недели, написал своей девушке Катхен Шонкопф: «Мы, люди, странные создания. Когда я был в веселой шумной компании, я злился. Теперь, когда все меня бросили, я доволен».