Красавицы не умирают

Ему было уже семьдесят шесть лет, но он по-прежнему выглядел молодцом. Смерть пришла за ним в одночасье, позволив графу-гурману съесть на прощанье тройную пор­цию любимого мороженого. Юлий Помпеевич не забыл от­пустить комплимент повару: «Сальватор отличился на сла­ву». Закрыл глаза и умер.

Но Литта успел и нечто более важное. Все свои не­сметные богатства как в России, так и в Италии он заве­щал Юлии. Если по выходе замуж она получила от графа-отчима миллионное приданое, то теперешнее наследство де­лало ее одной из богатейших женщин не только России, но и Италии.

Ей достались роскошные дворцы и виллы в Милане и его окрестностях. Она — об этом стоит сказать особо — стала наследницей колоссальных художественных ценно­стей, которыми буквально были переполнены роскошные итальянские апартаменты двух могущественных семейств: Литта и Висконти.

В этой коллекции были и такие шедевры, как «Мадонна Литта» кисти Леонардо да Винчи, — одно время он был на службе у семьи Висконти.

Коллекция художественных ценностей, доставшаяся Са­мойловой, была поразительно большой даже для Италии. На нее мог взглянуть каждый желающий. С особым госте­приимством здесь встречали соотечественников. В письмах и воспоминаниях остались восторженные отзывы об этих ви­зитах.

Однако то обстоятельство, что Юлия стала почти единственной наследницей могущественных династий, по­родило много слухов и пересудов. Почему из нескольких наследников граф выбрал именно Юлию?

Дадим слово двум исследователям — И.Бочарову и Ю.Глушаковой, которые в книге «Итальянская Пушки­ниана» писали:

«Отеческие чувства Джулио Литты к Ю.П.Самой­ловой, оказывается, имели глубокие основания. Юлия Павловна, родившаяся в 1803 году, по-видимому, яв­ляется внебрачной дочерью сиятельного итальянского графа, состоявшего, как нам говорили, в связи с ее мате­рью графиней М.П.Палей даже после женитьбы на баб­ке Екатерине Васильевне.

Насколько отвечает истине это предание, судить труд­но. Известно, правда, что разлад в семье Палеев начался вскоре после рождения дочери, и год спустя родители ее разошлись. Следует напомнить также, что у графа в Рос­сии были внебрачные дети: сын, провинциальный актер Аттил (прочитанная с конца фамилия Литта), и дочь. Поговаривали и о третьем ребенке, которым, согласно се­мейному преданию, и была Ю.П.Самойлова. Если это так, то вот откуда типично итальянские черты в облике Юлии Павловны, так озадачивающие по сей день иссле­дователей окружения Карла Брюллова».

Все это наводит на мысль, что Екатерина Васильевна Литта была весьма снисходительной женой, умела ред­костно владеть собой, играя в безмятежную семейную идиллию.

Что бы там ни было, наследница графа Литты при­была из Италии в Россию для улаживания формальностей с наследством. И как вовремя она оказалась в Пе­тербурге!

...Когда Брюллову было почти сорок, он женился. Же­нился скоропалительно, с предощущением несчастья. Вот как описывает Тарас Шевченко избранницу художника и странное венчание: «Я в жизнь мою не видел да и не уви­жу такой красавицы. В продолжение обряда Карл Павлович стоял глубоко задумавшись; он ни разу не взглянул на свою прекрасную невесту».

А через месяц с небольшим после свадьбы произошел разрыв. Оказалось, что Эмилия Тимм, дочь рижского адвоката, молодая жена Брюллова, давно состояла в ин­тимной связи с ближайшим родственником. Этот брак ну­жен был для прикрытия. Брюллов ужаснулся, но все простил, считая Эмилию жертвой домогательства. Он на­деялся: все пройдет, забудется, она так молода. Он за­ставлял себя — забыть. Но воистину, если ты, человек, сам не навредишь себе, то не навредят тебе ни друг, ни враг, ни сам дьявол...

Снисходительность и терпение Брюллова привели как раз к обратному результату. Эмилия решила, что ей и вправду попался наивный простак. Любовные отношения с родственником продолжались. Когда Брюллов убедился в этом, в доме произошла сцена, поставившая точку в этом браке.

Почему ему так страшно не везет? Все в его жизни мутно, вскользь, а многое нельзя вспомнить без приступа отвращения к себе. Где-то растет сын Алеша, которого он никогда не видел и имени его матери не помнит, потом че­реда мимолетных связей: то уличные девки, то дамы из общества, желающие романа с модным художником, само­убийство бедной Демулен, запоздалое желание обрести семью, женитьба на порочной девочке, по возрасту го­дившейся ему в дочери. Зачем все это, зачем?

С Брюлловым происходило худшее, что может слу­читься с человеком: он начал бояться жизни и был преис­полнен неприязни к себе.

К тому же семейство Тимм повело настоящее наступ­ление на Брюллова. Они громко сплетничали по Петер­бургу о жестокости художника, якобы избивавшего моло­дую жену, о его пристрастии к спиртному.

Скандал докатился до Зимнего дворца. Неудоволь­ствие Николая I, не любившего в своей столице историй, переходящих границы приличий, сейчас же дало себя знать. Общество действовало как по команде. Двери для Брюллова всюду закрыты. Художник пишет послания «наверх», пытается доказать, что оклеветан. Все напрасно.

Цензор Никитенко написал — «безнравственен». Дамы, державшие в домах бюсты «великого Карла» с лавровым венком на голове, срочно убирают их в темный угол. Брюллов ощущает себя прокаженным. Те, которые неког­да искали знакомства с ним, льстили, предлагали бешеные деньги за портреты жен и дочек, делают вид, что не зна­ют его. Судачат много, ложно, грязно. Говорят, что он даже умудрялся изменять влюбленной в него Самойловой с ее же горничной. И вот наконец в Италию приходят слухи из Петербурга: Брюллов застрелился.

Нет, он не застрелился. В те страшные дни Брюллов ежедневно приходил к скульптору Клодту и, забившись на антресольный этаж, отведенный детям, рисовал нерв­но, быстро, рвал, опять рисовал. И маленькие Клодты видели, как часто дядя Карл ронял свою кудрявую голо­ву на лист бумаги и беззвучно, вздрагивая всем телом, плакал: «Юлия! Где ты, моя единственная, светлая ра­дость?»

Самойлова явилась кометой, сжегшей паутину нагово­ров и сплетен, разметав уныние и подавленность художни­ка. В свои тридцать семь лет она была по-прежнему пре­красна, а когда такая женщина говорит: «Я восхищаюсь тобой как одним из величайших когда-либо существо­вавших гениев», — это не могло остаться без последствий. Они снова вместе. Она верит в него и заставляет поверить других.

Из Брюллова словно выпустили дурную, отравленную злобой и сплетнями кровь. Жилы наполнились новой кро­вью — молодой, снова загоревшейся от близости этой женщины-кометы. Брюллов не мог предать восхищения Юлии. Он взялся за кисть.

* * *

С момента первой встречи с Самойловой и до конца своей жизни Брюллов находил ее красоту идеальной. Облик графини звал его к кисти. Он был готов рисовать Юлию бесконечно, но из многочисленных изображений Самойловой до наших дней дошли лишь два больших полотна. Одно, где Самойлова изображена со своей приемной до­черью Джованной, находится в частном собрании в США, другое — в Русском музее. Это знаменитая картина «Графиня Самойлова, удаляющаяся с бала».

Здесь, рядом с Юлией, стоящей на ступенях милан­ского театра, еще одна ее воспитанница — прелестная маленькая Амалиция в греческом костюме. Между де­вочками было восемь лет разницы. Видимо, графиня лю­била детей и страдала от того, что у нее не было своих собственных.

Пришло время, когда она, как и ее «Бришка драго­ценный», стала тяготиться одиночеством. Но им обоим не везло. После двухмесячного супружества до 1841 года над Брюлловым тяготел мучительный бракоразводный процесс. Не лучше были дела и у Юлии.

В том же 1841 году графиня надумала помириться с мужем. Их друзья этому способствовали. И в Славянке графская челядь уже вовсю старалась навести порядок пе­ред приездом хозяйки и хозяина. А вышло так, что Юлия приехала на похороны. Буквально за несколько дней до встречи с ней Николай Самойлов скончался.

Юлия была, конечно, опечалена, но внимательно на­блюдавший за ней великосветский Петербург не верил в это. И действительно, живая сценка, оставшаяся в памяти современника, весьма выразительно рисует не склонную к долгой грусти вдову: Самойлова сажала знакомых детей на длинный шлейф траурного платья и возила их по паркету...