Мёртвая зыбь

— Это статуэтка “догу”, что означает одеяние, закрывающее с головой. По нашему говоря, “скафандр”. Она найдена японскими археологами на острове Хонсю и относится к периоду “джеман”, и ей четыре тысячи шестьсот лет. Она из обоженной глины. Примитивная керамика.

— Как определили ее возраст? — спросил Костя, поправляя очки и благоговейно рассматривая переданную ему в руки скульптуру.

— Она сделана, наряду с такими же копиями, предками айнов, людей славянского племени, похожих на наших мужичков девятнадцатого века. Они обитали на японских островах до появления там японцев. Такие статуэтки были у них языческими “божками”. Им поклонялись в первобытных храмах. Существовал обряд захоронения такого божка в могилку, прикрытую деревянной доской. Это и позволило методом радиоактивного углерода ученым определить возраст доски и покоящейся под нею фигурки. Но, главное, обрати внимание ведь перед тобой существо в скафандре, послужившее первому айну-ваятелю натурой, чтобы слепить с него бога, какими считали космических пришельцев простодушные айны. И космический “натурщик” стоял перед ваятелем в непроницаемом скафандре в герметическим шлеме с парализационными щелевидными очками и люком с крепежными винтами для осмотра, а главное, с дырчатым фильтром для дыхания. Надутые рукава и штанины показывают…, что давление внутри скафандра было выше наружного, свет же у нас для них был слишком ярок, а земная тяжесть непомерно велика.

— Значит, пришельцы были не с Марса, — заключил Костя. — Но откуда у тебя такое сокровище?

— Первую статуэтку мне прислали через Советское посольство в Токио японские ученые, создавшие международное общество “Интернациональное космическое братство”, исследующее загадки Космоса. Мои выступления в “Смене” и “Огоньке” были замечены в Японии и оценены, как признание приоритета космического посещения Японии. И меня там зауважали. Председатель “Космического братства” Иесуке Матсумура, директор одной из японских авиакомпаний, вступил в дружескую переписку со мной и прислал мне с самолетным рейсом коробку с целой коллекцией статуэток “догу”. Меня вызвали во Внуковский аэропорт, в таможню. Там в моем присутствии коробку раскрыли и стали вынимать из стружки бережно уложенные статуэтки. Рослый таможенник с усами запорожца спросил, кто я и что это за фигурки? Я назвался, сказав, что их прислали мои японские читатели, как доказательства моей правоты в споре о появлении 5 000 лет назад космических гостей в Японии.

Таможенник погладил свои казацкие усы:

"— Я с интересом читал ваши статьи, а также и ваши фантастические книги. И я ваш сторонник. Но как нам быть с этой исторической посылкой? Если это счесть произведениями искусства, то вам придется оплатить огромную пошлину.

— Боюсь, что тогда это доброхотное приношение японских “космических братьев” не дойдет до “возмутителя спокойствия”.

— Да что мы! Хуже японцев что ли? Их подарок обратно отошлем? Из чего сделаны эти штуки?

— Из обоженной глины.

— Ими пользовались?

— Конечно. Еще айны до японцев.

— Тогда так и запишем: глиняные изделия, бывшие в употреблении. И платить ничего не надо."

— Вот что значит, старче, заслужить благодарность читателей и у себя дома и на краю света? Но откуда они прилетели?

— На звездном небе, друже, которым ты, как поэт, не раз любовался, по подсчетам академика Фесенкова только в одной нашей Галактике по меньшей мере два миллиона солнцеподобных звезд и у каждой своя планетная система с планетой, возможно, похожей на Землю. Фридрих Энгельс считал, что “жизнь появится всюду, где условия позволят это, а развиваясь увенчается Разумом”. Так что во Вселенной невероятное множество очагов разума, откуда можно ждать инопланетных гостей.

— Чур меня! Чур! Чем больше я узнаю тебя, тем больше дивлюсь. И даже начинаю бояться. Толи дело, когда мы с тобой влюблялись не в чудо-девушку, а в грохочущий завод. И стихи писали и о девушках, и об огненной струе металла, льющейся в ковш.

— Не отрекаюсь от этих тем, но увлечен и такими масштабными поэтическими замыслами, как предостережение людям, способным превратить свою Землю в кольцо обломков, вращающихся на ее былой орбите вокруг Солнца.

— Если написал про это, прошу прочти.

— Изволь:

КОЛЬЦО АСТЕРОИДОВ

сонет

В Космосе страшную тайну

Звёздная проседь хранит

О жутком злодействе бескрайнем,

В пыль превратившем гранит.

Бывшей планеты обломки,

Кружат могильным кольцом.

Знали б  о предках  потомки —

Атом как стал их  концом!

Ядерный взрыв океанов

Ждёт объясненья наук

Грохот межзвёздных органов

Слился в космический звук:

“Землю спасти — ей не дать

Кольцом астероидов стать!”

— Это впечатляет, старче. Но ничтожно мало по сравнению с глыбой, которую затронул. То, что ты прочитал, всего лишь эпиграф к большому роману, который ты обязан написать.

— Я не думал об этом. У меня совсем другие планы.

— И прекрасно! Я — плановик, и знаю, что не может быть плана без продолжения. Предусмотри в своей писательской пятилетке такой роман. — Спасибо, Костя. Я подумаю. Боюсь, не скоро возьмусь за такую гору.

— Надо показать до чего, владея атомом, можно докатиться по наклонной плоскости, по которой человечество уже скользит! Надо “не дать Земле кольцом астероидов стать!”

— Принято. Мне это по душе.

Глава пятая. Оттепель

И засветило снова солнце,

Как будто легче стало жить.

В стене проделали оконце,

Взглянуть чтоб на иную жизнь. Весна Закатова

Куда делись русские зимы с лихими тройками, январскими морозами, когда “Раз в Крещенский вечерок девушки гадали, за ворота башмачок, сняв с ноги бросали”, а “Боярин Грязной завертывал девицу в соболью шубу, заваливался с ней в сани — и пошел!”?

Куда запропастилась зима-союзница в двух Отечественных войнах? А как помогала она Кутузову и лихим его казакам гнать жалкие закутанные от холода во что придется остатки наполеоновских полчищ! А как сибиряки, кому любой мороз нипочем, вместе с беззаветными Жуковскими бойцами, преградили путь мерзнущим гитлеровцам, тщетно рвущимся к Москве провести там парад своей Победы.

Теперь зима стояла мокрая, слякотная, ненастоящая, как “Хрущевская оттепель”.

После двадцатого и девятнадцатого съездов партии писателям показалось, что политический климат изменился: люди, незаконно репрессированные, возвращались из лагерей Прокатилась волна реабилитации. Илья Эренбург написал свою “Оттепель”.

Все надеялись на общее потепление.

Женя Загорянский, не состоя сам в Союзе писателей, болезненно отзывался на все сражения на культурном фронте, считая, что потому он и называется фронтом, что идут там непрестанные бои.

— Как я слышал, Никита Сергеевич несколько раз собирал за городом писательскую элиту. Ты в курсе, о чем там шла речь? — спрашивал он Сашу Званцева за обычной для них шахматной партией.

— Хотел сделать “инженеров человеческих душ” верными помощниками партии.

— И что для этого требуется?

— Писать о современности, о построении коммунизма в нашей стране еще при теперешнем поколении.

— О современности? — усмехнулся Загорянский, — читал я их творения о неком лакированном лубочном крае, якобы отражающих нашу действительность.