Черненко

Я хочу здесь привести небольшой отрывок из книги В. И. Воротникова «Кого хранит память», который подтверждает мои наблюдения. Виталий Иванович описывает случай, который произошел 9 января 1985 года:

«Неожиданное сообщение о внеочередном заседании Политбюро. Приехал в Кремль. Собрались в кабинете К. У. Черненко, а не в зале заседаний. Были члены Политбюро и еще несколько человек, по-моему, В. И. Долгих, Б. Н. Пономарев и еще кто-то, то есть не в полном составе.

К. У. Черненко сидел за длинным столом в торце. Поздоровался не вставая. Затем сказал примерно следующее: „Есть необходимость обсудить положение. В последнее время я много передумал, пережил, вспомнил всю свою жизнь. Многие годы она шла рядом с вами. Но возникают вопросы, которые нельзя отложить. Вы прочитали записку Е. И. Чазова? (Ее нам предварительно дали прочесть. Это была короткая, примерно на две трети страницы, записка о состоянии здоровья К. У. Черненко.) Я не могу сам единолично принимать решение. Думал, может уйти?“ Н. А. Тихонов, затем В. В. Гришин, А. А. Громыко подали протестующие реплики: „Зачем торопиться? Надо подлечиться и все“.

Константин Устинович продолжал: „До слез обидно. Так хочется работать. Но пусть скажет Евгений Иванович“.

Е. И. Чазов кратко подтвердил, что К. У. Черненко нуждается в отпуске и серьезном лечении. Нужны госпитализация, обследование. О поездке на ПКК (Политический консультативный комитет государств — участников Варшавского договора. — В. П.) в Софию не может быть и речи.

Естественно, что все члены Политбюро высказались за это. Решили, что руководству соцстран надо сообщить все как есть, не вуалировать причину. Объяснить, что в настоящее время К. У. Черненко приехать не может по состоянию здоровья, ему требуется лечение. Что касается пленума по техническому прогрессу — снять».

Еще раз напомним: ведь буквально за несколько дней до своей смерти Константин Устинович обращался за советом и к Громыко — и все по тому же вопросу: о возможности своей добровольной отставки.

Но если Черненко, как казалось его ближайшему окружению в Политбюро, и в самом деле не слишком твердо настаивал на своем освобождении от обязанностей генсека, то я объясняю это следующим. Во-первых, он как всякий человек в его положении отчаянно надеялся, что сможет преодолеть недуг. Во-вторых, он действительно хотел работать, мечтал, что предстоящий съезд станет для страны этапным, наметит действенные меры по преодолению негативных явлений.

Есть у журналистов такой штамп: жизнь как подвиг. Не знаю, можно ли так говорить о всей жизни Константина Устиновича, но последние ее месяцы, безусловно, можно охарактеризовать самыми высокими словами.

Чувствуя, что угасает, Черненко героически продолжал бороться за жизнь, трудился до последних дней, считая, что его долг перед партией заключается в том, чтобы успеть сделать все, что можно. Но эта борьба осложнялась тем, что находился он в атмосфере потрясающего бездушия, которое проявляло к нему подавляющее большинство членов Политбюро. И здесь я опять вспоминаю кончину Брежнева, равнодушие людей, которые, даже в силу своего долга, не побеспокоились хотя бы о том, чтобы подле тяжелобольного человека дежурила медсестра. Параллели напрашиваются сами собой.

Двадцать третьего октября 1984 года состоялся очередной пленум ЦК КПСС. Он рассмотрел вопрос «О долговременной программе мелиорации, повышении эффективности использования мелиорированных земель в целях устойчивого наращивания продовольственного фонда страны». С докладом на нем выступил председатель Совета министров СССР Тихонов. Пленум прошел как дежурное мероприятие, без каких-либо неожиданностей и кардинальных решений. Черненко выступил на нем, хотя речь его по содержанию можно смело назвать заурядной. Но для генсека гораздо большее значение имел сам факт выступления: оно все же состоялось, и это воодушевило его. Он был охвачен иллюзией выздоровления. Врачи в полную силу, с помощью интенсивной терапии, закордонных диковинных препаратов эти иллюзии поддерживали. На некоторое время даже возникло ощущение, что Константин Устинович заметно посвежел и окреп, у него явно наблюдался прилив энергии и работоспособности.

Он направил записку в Политбюро, касающуюся вопросов подготовки к XXVII съезду партии, и она получила единодушное одобрение. Черненко предлагал приблизить по времени созыв съезда, провести его в октябре — ноябре 1985-го, а не весной будущего года, как это обычно происходило. Он намеревался разработать к этому времени основные направления экономического и социального развития страны на двенадцатую пятилетку и утвердить их, чтобы уже с 1 января 1986 года приступить к их реализации. В этом был определенный резон, так как предшествующие планы утверждались уже после начала пятилетки и не успевали за временем. Предстоящему созыву XXVII съезда КПСС предполагалось посвятить намеченный на апрель 1985 года пленум ЦК. Но вот рассмотрение важнейшего вопроса о развитии научно-технического прогресса, которое также намечалось вынести на рассмотрение пленума, откладывалось.

После одобрения его записки членами Политбюро генсек задумал изложить свои идеи подготовки к съезду партии в журнале «Коммунист». Такая статья, о ней мы уже упоминали выше, вышла в декабре 1984 года. Примерно в это же время врачи настояли, чтобы Константин Устинович прошел очередной курс лечения в Центральной клинической больнице. Но он и там продолжал по возможности работать, нередко приглашая к себе помощников.

В те дни мне приходилось подолгу засиживаться в его больничном «рабочем кабинете». В феврале 1985 года предстояли выборы в Верховный Совет РСФСР, и необходимо было подготовить программное предвыборное выступление. Наряду со статьей в «Коммунисте» это выступление должно было стать своеобразным отправным моментом подготовки к XXVII партийному съезду. Первый вариант текста предстоящего выступления был подготовлен, однако он не удовлетворил Константина Устиновича. Ознакомившись с ним, генсек вдруг не на шутку разнервничался и довольно резко резюмировал: «Выступления нет». Он настолько глубоко «перелопатил» представленный ему текст, что даже в корне изменил план будущей речи и надиктовал нам, помощникам, несколько страниц своих суждений, которые следовало учесть. Пришлось принимать срочные меры и основательно дорабатывать материал.

Вскоре Черненко решил покинуть ЦКБ и вернуться к исполнению своих обязанностей на Старую площадь. В эти дни в ЦКБ в палату по соседству с ним, только этажом ниже, был помещен в тяжелом состоянии Устинов. Покидая больницу, Черненко зашел к Дмитрию Федоровичу. Разговор их был непродолжительным — Устинов настолько плохо себя чувствовал, что не мог долго поддерживать беседу. Несмотря на это, Дмитрий Федорович, по своему обыкновению, нашел для генсека теплые, ободряющие слова. Он сказал, чтобы Константин Устинович держался, что болезнь его отступит обязательно, что нам — большевикам не пристало легко сдаваться. О себе он сказал, что долго в ЦКБ не намерен оставаться, через несколько дней оклемается и приступит к работе — дел впереди невпроворот. И действительно, в ЦКБ ему не пришлось находиться долго — через несколько дней после операции он там же и скончался.

Для Черненко смерть Устинова явилась большим ударом. «Я этого не ожидал от Дмитрия Федоровича», — с горечью произнес он, когда встретил страшное для него событие. Генсеку не пришлось проводить в последний путь своего друга и соратника, так как врачи категорически ему запретили в морозный день быть на похоронах. Таким образом, после смерти Устинова из старого руководящего круга людей в Политбюро осталось лишь два человека — Черненко и Громыко.

К концу 1984 года состояние здоровья генсека стало ухудшаться на глазах. Это ясно видели окружающие, но старались об этом разговоров не заводить. В западной прессе стали появляться публикации на эту тему. А всегда оперативный в подобных случаях западногерманский журнал «Штерн» даже опубликовал фоторепортаж о том, как генеральный секретарь и президент Черненко с большим трудом, только с помощью охранников добирается до своей резиденции в Кремле.