Меняю курс

Я не мог и не хотел оскорбить своих друзей-монархистов. Ведь на протяжении всего времени моего пребывания в эмиграции они, забыв о политике, разделившей нас, относились ко мне просто, как к другу.

Поэтому- то я чувствовал себя подавленным и покинутым. Радость других только усиливала мою печаль. С грустным выражением лица, столь неподходящим для такого момента, я добрался до отеля на площади Бильбао и вызвал ночного сторожа. Бросив на меня взгляд, он, вместо того чтобы открыть дверь, пошел в бар, расположенный в том же помещении. Это показалось мне странным. Сейчас же оттуда вышли официант, хозяин бара и какой-то человек. Они подошли ко мне, подали руку, говоря, что очень рады видеть меня, и пригласили зайти в бар отпраздновать мой приход. Тронутый неожиданным проявлением уважения, я пошел вслед за ними. Подали стаканы, наполненные вином. Перебивая друг друга, ночной сторож, официант и хозяин рассказали мне: когда в ночь восстания я пришел переодеться в военную форму перед поездкой в «Куатро виентос», оставив ждать в такси Арагона и Кейпо, ночной сторож подумал, что мы что-то замышляем, и сказал об этом официанту. Утром, увидев над Мадридом самолеты, разбрасывавшие листовки, они поняли, в чем дело. Один из служащих отеля сообщил со всеми подробностями об обыске в моей комнате, устроенном полицией, описавшей и конфисковавшей мои чемоданы.

Эти события много раз обсуждались в баре. Сердечный прием, оказанный мне этими людьми, объяснялся их республиканскими взглядами.

В кругу новых друзей-республиканцев мне стало легче. Доброжелательность, сердечность и естественность, с которой они предлагали свою дружбу, взволновали меня. И все же в ту ночь я был одинок. Я не мог слиться с народом и брататься с ним, так как считал себя очень далеким от него. [209]

Часть вторая

Первые шаги республики

16 апреля 1931 года меня разбудили крики «Да здравствует республика!» и песни демонстрантов, проходивших перед небольшим отелем на площади Бильбао, в котором я остановился после приезда из Парижа. Я вышел на балкон и увидел огромную толпу людей с республиканскими флагами и среди них много военных, шагавших рука об руку с остальными демонстрантами. Хотя подобные демонстрации в те дни стали обычными, эта взволновала меня. Впервые я видел народ и армию в братском единении.

Провозглашение республики явилось для меня неожиданностью, и все еще казалось, что демонстранты совершают что-то противозаконное.

Трудно было сразу осознать перемену государственного строя в стране, как и привыкнуть к мысли, что с этого дня для меня начинается новая жизнь, совершенно отличная от прежней.

Я не знал, что должен делать. Естественно, прежде всего надо было явиться в авиационное управление военного министерства, но я испытывал нелепую застенчивость, полагая, что товарищи при встрече будут смотреть на меня, как на победителя. [210]

Убедив себя, что сегодня уже поздно, я отложил свой официальный визит в министерство и решил пойти пообедать к сестре Росарио. Идя к ней, я испытывал некоторую неловкость. В ее доме предстояло впервые после возвращения в Испанию встретиться с монархистами, и я не знал, какова их реакция на установление республики.

Погода стояла великолепная, от чего улицы столицы казались особенно веселыми и оживленными. Люди, одетые по-праздничному, выглядели радостными и счастливыми. Никогда еще я не видел таких огромных толп народа, охваченных единым порывом. Это трудящиеся Мадрида праздновали свою победу.

Непрерывным потоком шли люди с развевающимися знаменами в руках. Они пели и кричали: «Да здравствует республика!» Их лица выражали одновременно гордость, удовлетворение и твердую решимость пресечь любые попытки посягнуть на республику.

Сестра, увидев меня, разволновалась.

За обедом все чувствовали какую-то натянутость. Старались не говорить о политике и поэтому не могли держаться непринужденно.

Росарио очень переживала падение монархии и не скрывала этого. Зять, хоть и состоял адъютантом короля, как мне показалось, на происшедшие изменения реагировал более спокойно. Он не намеревался оставлять военную службу, как это сделал наш кузен генерал Мигель Понте, один из немногих военных, покинувших армию еще до опубликования закона об отставке, изданного военным министром Асанья. Поэтому его мучил вопрос: разрешит ему республиканское правительство продолжать службу или нет. Горничная и кухарка смотрели на меня с симпатией, как на единомышленника, словно говоря: «Мы - тоже республиканцы».

Помню, в доме братьев мне бросилось в глаза большое количество портретов членов королевской семьи. До сих пор я никогда не обращал на это внимания. Между прочим, собираясь уходить, я заметил среди этой галереи портрет короля с его личной подписью, полученный мною в подарок в связи с присвоением чина майора. Мне показалось неудобным оставлять портрет, я взял его под мышку и унес.

В тот же день я посетил аэроклуб, где увиделся с товарищами по авиации. Они встретили меня доброжелательно, а [211] друзья - радостно и тепло. Неловкости никто не испытывал. Уже через несколько минут между нами установились прежние дружеские отношения.

С некоторым удивлением я заметил, что мои товарищи довольно спокойно встретили смену режима, а многие отнеслись к новой власти даже с явной симпатией. Ни один из них не был расстроен или хотя бы огорчен из-за падения монархии. События обсуждались без резких выражений по адресу свергнутых, но и без какого-либо сожаления по поводу случившегося.

Если память мне не изменяет, только четыре или пять летчиков покинули аэроклуб в знак протеста против слишком доброжелательного отношения его членов к республике. Это были наиболее ярые монархисты: Гальярса, Ансальдо (остальных не помню). К ним присоединились несколько аристократов и подставных лиц - карьеристов, стремившихся примкнуть к привилегированному классу и воспользовавшихся случаем, чтобы показать, что они непримиримые враги республики и еще большие монархисты, чем даже сам король, надеясь таким способом проникнуть в недоступную им социальную среду. После провозглашения республики все эти люди стали встречаться в казино «Гран Пенья» - традиционном месте сборищ самых консервативных и реакционных элементов Мадрида.

После восстания в «Куатро виентос» правление клуба, объявив Рамона Франко предателем, исключило его из своих членов. Я же, видимо, казался им настолько незначительной фигурой, что вопрос обо мне даже не ставился. Однако, узнав о решении относительно Рамона, я сам подал заявление о выходе из клуба.

Республиканское правительство назначило Рамона Франко командующим авиацией. Направляясь в военное министерство, я не мог представить его в этой должности. В течение всего лишь одного года Рамон Франко был заключен в тюрьму, эмигрировал, возвратился и стал командующим авиацией. Выглядел он, как и всегда: неряшливо причесанным, в военной форме, вид которой оставлял желать много лучшего. Новое назначение совершенно не повлияло на его характер.

Стараясь скрыть свое волнение, он обнял меня и спросил, куда бы я хотел получить назначение. Я попросил, если можно, направить меня на прежний пост, то есть заместителем начальника авиационной школы в Алькала-де-Энарес. [212]

На следующий день я уже был на скромном, но милом мне аэродроме в Алькала, чувствуя себя необычайно счастливым от того, что снова могу летать. Я жаждал сесть в кабину самолета, и, хотя со дня последнего полета прошло много месяцев, не испытывал ни малейшего затруднения, управляя им. Летать, как и ездить на велосипеде, научившись раз, никогда не разучишься.

Начальник школы в Алькала майор Пепе Легорбуру редко появлялся там. Будучи тесно связан с политическими кругами, он много времени проводил у премьера Алькала Самора.

Снова Пепе уступил мне комнату в своем доме в Алькала, как и прежде, я питался в таверне сеньора Маноло, горячо приветствовавшего республику.