Воспоминания Полины Анненковой

«Когда же я попал в общество Свистунова и Вадковского, — показывал он, — то они довершили во мне этот несчастный образ мыслей, на мои возражения Свистунов читал со мною первые главы «Общественного договора» Руссо, также дал мне читать Биньона о конгрессах, что меня тогда и решило вступить в общество» [160].

Он был принят П. И. Пестелем в 1824 году [161] в Петербургский филиал Южного общества. Поливанов, вступивший вместе с Анненковым в общество, рассказывал о встрече с Пестелем: «Когда полковник Павел Пестель, Свистунов, Вадковский, Анненков, Депрерадович и я сели кругом стола, то Пестель начал наш прием следующим образом. Взяв наше согласие, не объясняя еще, что цель общества, чтобы учредить в государстве республиканское правление, он потом сказал: «Не думайте, чтобы сие легко было, нужно быть готовым, чтобы жертвовать своей кровью и не щадить и ту, которую поведено обществом будет проливать». Когда уже решительный раз мы дали согласие вступить в общество, тогда он объяснил (Directoire National), разделение земель» [162].

Познакомившись с основными положениями «Русской Правды», «экстрат которой при себе имел» Пестель, и общими чертами выступления южан, Анненков одобрил и принял программные и тактические установки тайного общества: «уничтожение рабства и равенство состояний», наделение крестьян землею при их освобождении [163], «…и мыслил так, — показывал он 24 апреля 1826 года, — как и прочие мои товарищи, и знал, что намереваются ввести республиканское правительство и уничтожить августейшую императорскую фамилию» [164].

Предпочтение, отданное Анненковым «Русской Правде» Пестеля перед конституцией Н. Муравьева, которую он читал около того же времени у Рылеева [165], его желание как можно скорее осуществить идеалы тайного общества, ускорив «…кончину некоторых священных особ августейшей царствующей фамилии» [166], давали основание П. И. Пестелю считать Анненкова «в полном революционном и республиканском духе» [167].

Деятельность Анненкова в тайном обществе до восстания в течение почти двух лет остается почти неизвестной. Из его воспоминаний и показаний на следствии известно только о беседах с сочленами общества. Очевидно, одними беседами дело не ограничивалось, ибо он был связан и находился в дружеских отношениях с активными «ревностными» членами Ф. Ф. Вадковским, П. Н. Свистуновым, М. И. Муравьевым-Апостолом, А. С. Горожанским и др.

Из воспоминаний В, С. Толстого и показаний A. П. Барятинского известно, что Анненков, не имея права сам принимать в общество, — открыл B. С. Толстому его существование. Барятинский, отвечая на дополнительные вопросные пункты по делу гр. В. А. Бобринского, говорил: «В мою бытность в /Москве в 1824 году юнкер пехотного какого-то полка Толстой был приготовлен Кавалергардского полка Анненковым, который, ему открывшись, писал в С.-Петербург, чтобы иметь позволение его принять; но когда я прибыл туда, то по его просьбе я его принял» [168].

Корнет Васильчиков также был принят в тайное общество Свистуновым совместно с Анненковым [169].

Анненков не отдалился от общества и в дни, предшествовавшие восстанию. Когда разнеслись слухи, что Константин Павлович хочет отказаться от престола, среди части членов Петербургского филиала Южного общества появилась мысль «…воспользоваться этим случаем» [170]. И Анненков разделил эти настроения своих товарищей. Узнав через А. М. Муравьева о плане восстания, разработанном Е. П. Оболенским, он «…принял оный», — свидетельствовал Муравьев [171].

Однако 12 декабря, когда он вместе с Арцыбашевым приехал к Оболенскому «узнать о распоряжениях» на день восстания и присутствовавшие здесь Одоевский и Рылеев предложили им не присягать Николаю Павловичу, а поднять солдат и вместе умереть за требуемые права, Анненков заколебался. Прямо не отказываясь от участия в восстании и дав согласие не присягать Николаю, он в то же время стал ссылаться на неподготовленность кавалергардов к восстанию и на то, что повой присяги не должно быть, т. к. цесаревич Константин Павлович не отказался от престола [172].

А в день восстания 14 декабря «вместе с полком присягнул и потом во фронте с оным находился» [173],— показывал он на следствии.

Правда, уже после присяги, узнав о выходе на площадь Московского полка, он с товарищами надеялся все же поднять полк: «надо и у нас что-нибудь сделать». Они посылали Горожанского узнать обстановку в городе и пытались через унтер-офицера воздействовать на солдат [174].

Но момент был упущен. Анненков находился на площади не с восставшими, а в рядах своего Кавалергардского полка и своим взводом прикрывал орудия бригады полковника Неслуховского, который, выступая на подавление мятежа, «забыл» взять боевые снаряды.

После разгрома восстания на Сенатской площади, Анненков еще четыре дня оставался на свободе и был арестован 19 декабря 1825 г. в 8 ч. вечера в казармах полка.

На первом допросе ему удалось скрыть свою принадлежность к тайному обществу и знание сокровенных целей. Его роли в движении не было придано серьезного значения. И он был отправлен в Выборгскую крепость по письменному распоряжению Николая I: «Присылаемых при сем Кавалергардского полку офицеров Арцыбашева, Муравьева и Анненкова отправить всех на шесть месяцев в крепость Нарву, Ревель и Выборг пол строгий арест» [175].

Однако показания В. С. Толстого, а затем Матвея Муравьева-Апостола о разделении им идеи цареубийства изменили положение Анненкова. 1 февраля 1826 года он был перевезен в Петербург и «посажен в Невской куртине, в арестантский покой № 19». Начались самые тяжелые и трагические страницы в жизни декабриста. Изолированный от своих товарищей, находясь под постоянной угрозой пытки и смертной казни, в то же время сознавая отсутствие какой-либо поддержки за стенами крепости, Анненков потерял уверенность в собственных силах и впал в моральную депрессию. В записке Полине Гебль из крепости он жаловался: «Нет ни одной иглы, чтобы уничтожить свое существование», и затем сделал попытку повеситься на полотенце. И только любовь Полипы, ее хлопоты по организации побега за границу отвлекли его от самоубийства.

Показания Поливанова о встрече Анненкова с Пестелем, Оболенского о знании им готовящегося восстания, Горожанского о значительной активности накануне восстания выявили его истинную роль в обществе.

24 апреля 1826 года Следственный комитет вынудил его сознаться в том, что ему в 1824 году «было сообщено намерение ввести республиканское правление с истреблением всей императорской фамилии» [176].

«Понятно, — вспоминал Анненков, — что в эту минуту нервы у меня были сильно расшатаны всем пережитым, крепость стояла перед глазами, как фантом… Несмотря на всю твердость моего характера, я настолько был потрясен, что, наконец, почти машинально выговорил, что действительно слышал о цареубийстве. Тогда Бенкендорф тотчас же велел подать мне бумагу, и я также машинально подписал ее» [177].