По дорогам войны

Парма спокойно смотрел на падающие снежинки. Он вообще был в хорошем расположении духа, на что имелись веские основания: кровопролитные бои за последний фашистский опорный пункт на выходах с Дуклинского перевала закончились, и он остался жив и здоров. Впрочем, ему повезло в этом: четыре сквозных прострела шинели и незначительная царапина от осколка гранаты вот и все следы от недавней схватки с врагом. В течение всех этих боев его не покидала удивительная уверенность в своих силах, а сегодня он дрался с невиданной яростью и бешенством.

В памяти то и дело возникали картины утихшего боя. Особенно запомнился момент, когда они прорвались к узлу сопротивления нацистов на горе Безымянной и он спрыгнул в главную немецкую траншею.

Ему и раньше приходилось переживать подобные кульминационные минуты боя, когда пересыхает горло и страх исчезает прочь. Однако никогда еще не ощущал он такого сильного возбуждения, как в бою за эту высоту. Никогда раньше не осознавал он с такой уверенностью своего морального превосходства над противником.

Обычно после боя его охватывала апатия, но на этот раз его переполняло ощущение полного счастья. Он чувствовал себя борцом за справедливое дело, успешно выполнившим поставленную задачу. На минуту лицо его нахмурилось. Он вспомнил, как в разгар боя кричал: "Вот вам за Венцела, за Поспишила, за Кужму, за всех!"

Когда была взята высота, Парма, оглянувшись, ужаснулся: тут и там валялись погибшие, корчились от боли раненые бойцы его подразделения. Все они были веселыми и отважными ребятами, все мечтали о возвращении домой. Многие из них уже не встанут...

Подпоручик задумчиво посмотрел назад, туда, где недавно проходила фашистская линия обороны.

Он стоял на опушке леса, погрузившись в воспоминания. Необычная тишина и ощущение безопасности понемногу успокаивали возбужденные нервы. Страшно хотелось пить. Парма спустился по откосу на полянку, нагнулся и, зачерпнув ладонью свежего снега, поднес его ко рту. Потом он повернулся и медленно пошел к дереву, где осталось его оружие.

Вдруг его пронзила мысль, что он слишком долго находится на этой высоте, ведь ему уже нечего здесь делать. Задачу, поставленную капитаном, он выполнил. Надо возвращаться в свою часть. Он вспомнил предостережения капитана о том, что вокруг бродят отдельные солдаты и группы из разбитых фашистских частей, которые нападают на наших бойцов.

По отдаленным отзвукам боя Парма понял, что наши части быстро продвигаются вперед. Его вдруг охватила досада: он торчит здесь без дела, а его хлопцы сейчас дерутся с немцами. Он всегда был вместе со своими солдатами, среди них он чувствовал себя легко и привычно, а сейчас его с ними на время разлучило это злосчастное задание. И надо же было такому случиться как раз тогда, когда после долгого мучительного ожидания они быстро пошли вперед по своей родной земле. Этот "временный отрыв от своих отозвался в нем острой болью: он вдруг почувствовал себя одиноким, брошенным, в чем-то провинившимся...

Правду говорят: человек не выносит одиночества. Жизнь без людей невыносима, а в это жестокое время человеку бывает иногда так трудно, что он не в силах перенести одиночества. Человек должен связать свою жизнь с судьбой других людей и посвятить себя высокой цели, такой, которая касалась бы всех людей. Человек должен знать, во имя чего он живет и ради чего идет на смерть. Только тогда он способен перенести все испытания и, умирая, не остаться одиноким.

Все эти мысли почему-то впервые пришли Парме в голову именно сейчас. Видимо, потому, что теперь с ним не было друзей и его мучило чувство одиночества.

"Но я ведь выполнял задание, - будто оправдываясь, говорил сам себе Парма. - Проверил поле боя, как было приказано, обеспечил оказание помощи раненым, проявил заботу о погибших. А теперь спущусь в долину, поймаю какую-нибудь машину из тылов корпуса и быстро догоню своих..."

Тем не менее, как ни странно, уходить ему не хотелось. Раньше эти проклятые горы сидели буквально в печенках. Когда началось последнее наступление, им владело одно-единственное желание - чтобы быстрее все это кончилось, чтобы злополучная высота осталась далеко позади. А теперь, когда наконец можно покинуть ее, она тянет к себе как магнит, не дает идти дальше. Вновь и вновь перед глазами вставали образы погибших боевых друзей, и он не в силах был противостоять этому.

Прислонившись спиной к дереву, Парма рассматривал склон высоты, поросший редким лесом, и продолжал вспоминать отшумевший бой. Где-то там, наверху, располагались немецкие траншеи, и это место, где он теперь стоял, было уже в тылу, С содроганием он подумал о том, что его ожидало, если бы его здесь схватили фашисты.

Медленно падал снег на сумрачный лес. Очнувшись от воспоминаний, Парма вновь ощутил чувство покоя и беспечности. "Впервые за время боев на этот клочок словацкой земли спокойно падает снег", - подумал он. Внезапно наступившая мирная тишина волновала душу. Все его существо испытывало радость бытия, жаждало физической и духовной разрядки. В памяти всплыли картины далекого прошлого. Вспомнилась семья, и его глаза затуманились тоской и радостным ожиданием. "В этом году сыну Якубу исполнилось уже десять лет", - с удивлением отметил он.

Парма достал из кармана гимнастерки бумажник, покопался в нем окоченевшими пальцами и вытащил замусоленную фотокарточку жены с сыном. Какими они стали за эти годы? У Якуба были белокурые в кудряшках волосы и веселые темные глаза. Смеялся он звонко и озорно. А Мария - красивая женщина, любящая . жена. Парма вспомнил, как он расставался с сыном, и горло перехватила спазма.

Надо будет приехать с ними сюда, показать места, где ему довелось воевать, где он вспоминал о них. На этом дереве надо сделать отметку. Вот вернется домой и будет долго-долго жить с семьей. Теперь, когда конец войны уже не за горами, все сильнее хотелось испытать счастливой жизни, получить возможность плодотворно трудиться.

Парму вдруг охватило горячее, страстное желание увидеть жену. На его лице отразилось глубокое волнение. Его задумчивые карие глаза всматривались в туманную заснеженную даль, будто искали там кого-то.

"Да, эта проклятая война наложила на всех свой отпечаток, - думал Парма. - Когда-то в глубокой шахте я кормил крыс из жалости, что они обречены на вечную темноту, а сегодня не пожалел белокурого гитлеровца... Огрубел ты, Гонза! Давно уж стал не таким, каким был раньше.

Сколько вокруг на первый взгляд непонятных вещей! Сейчас называют героями тех, кто убивает людей, а после войны тех, кто убивает, будут считать убийцами...

Я убивал врагов по необходимости? А разве никогда не убивал по желанию? Почему не признать этого? Да, убивал из чувства сострадания к тем, кто уже не познает радости жизни. Убивал, так как мстил за плач детей, за страшные стоны замученных мужчин и обесчещенных женщин. Убивал, потому что видел холодный дым над руинами тысяч городов и сел, видел разоренную русскую землю.

Вот почему я убивал! Убивал, потому что ненавидел фашистов, принесших миру столько несчастья. "Получи, гад!" - кричал я и радовался, когда фашистов становилось на одного меньше. Когда мы начали воевать, в нас не было жестокости. Этому нас научили сами враги. И нет пощады этим варварам, хотя смерть никогда не была моим ремеслом..."

Парма встряхнулся от груза воспоминаний и начал застегивать китель и шинель, собираясь идти вниз. И в этот момент произошло непоправимое. Где-то рядом раздался резкий звук, и тупая боль пронзила грудь. Сверху вниз по позвоночнику пробежала и стрельнула колючими иголками в ноги и левую руку парализующая искра. Боль пронзила все тело. Парма опустился сначала на колени, а потом рухнул всем телом на землю.

Парма лежал на правом боку. В глазах застыла удивление. Он не сразу сообразил, что с ним произошло. Постепенно к нему вернулось сознание, и он попытался встать, но не смог даже сдвинуться с места, так как ноги и левая рука не повиновались. В правой руке силы еще оставались, но их не хватало, чтобы передвинуть тяжелое обмякшее тело поближе к оружию. С трудом приподняв голову, Парма посмотрел вокруг, ища коварного убийцу, но никого не увидел.