Воспоминания

Однако чтение газет и журналов, писание статей и корреспонденции, интервью с иностранцами постепенно, по мере того как я привыкал к ним, становились все более и более будничной работой. Только новости, которые я читал в свободной прессе Запада, вызывали у меня неугасающий интерес. Читая множество газет и журналов, я изучал и понимал Запад и, понятно, проходил в эти годы аспирантуру по «текущей истории» свободного мира. Конечно, я не мог «болтать», рассказывать всем, что я вычитал в зарубежной печати, и это в редакции знали и понимали. К тридцати годам я все еще был упорно беспартийным: в редакции понимали, что я не карьерист, не лезу в партию, чтобы сделать карьеру. Баскаков говорил мне: «Мы даем вам читать все, так как вы для нас, для партии, пропащий, идейно развратившийся человек. Если мы посадим на ваше место какого-нибудь члена партии, то он тоже идейно развратится и к тому же не заменит вас. У вас знания, два факультета, дополнительная подготовка к профессуре, четыре языка, легкое перо газетчика. Вы думаете, легко достать вам замену? Все хотят сделать карьеру, все хотят „руководить“ и „управлять“ и для этого лезут в члены партии. А вы не хотите. Ну, тем хуже для нас: мы видим, что имеем дело с честным человеком».

Опишу здесь наболее интересные эпизоды моей журналистской работы.

Мне пришлось брать интервью у бывшего рейхсканцлера германского государства Вирта. Вирт принадлежал к левому крылу католической партии центра. Католик из Рейнской области, противник «пруссачества», сторонник и вдохновитель «Рапалло» (т.е. соглашения и союза между Германией и Советской Россией, заключенного в 1922 г.), Вирт приехал в 1924 г. в Россию в качестве представителя знаменитой оружейной фирмы Круппа. Версальский мирный договор 1919 года запретил фирме Круппа, главного поставщика оружия для Германской империи в 1871-1918 гг., производство оружия, и тогда фирма Круппа решила заняться производством тракторов и сельскохозяйственных орудий. С этой целью фирма Круппа просила советское правительство предоставить ей в концессию большой участок земли в Сальских степях на Кубани для создания там крупного совхоза в качестве опытного экспериментального поля для тракторов и других сельскохозяйственных орудий, производимых фирмой Круппа. Ходатаем по вопросу о земельной концессии на Кубани фирма Круппа и избрала бывшего германского рейхсканцлера Вирта, «духовного отца» Рапалло и человека сравнительно левого.

Вирт приехал и добился концессии для фирмы Круппа. Договор о концессии потерял силу лишь в 30-х годах, после прихода Гитлера к власти в Германии.

У Вирта было типично немецкое багровое лицо с рыже-морковными усами. Вид его был неотделим от мысли о пиве. Он вдохновенно рисовал картину будущего советско-германского сельскохозяйственного «парадиза» в Сальских степях. Я слушал и записывал. Интервью было напечатано в «Ленинградской правде». Но оказалось, что Вирт, кроме ходатайства о концессии для Круппа, имел, повидимому, и другие, более деликатные поручения, о которых я узнал лишь в 30 годы: он приезжал, чтобы добиться согласия советского правительства на обучение летчиков германской гражданской авиации (по Версальскому мирному договору Германии было разрешено иметь всего 100 летательных аппаратов и, кажется, 80 летчиков) в неограниченном количестве в советских военно-воздушных школах в Тамбове и в Оренбурге.

Самым интересным событием и уроком 1924 года в моей «охоте за скальпами» была поездка в Себеж (станция на границе с Латвией) для встречи делегации английских тред-юнионов. Английские рабочие массы в тред-юнионах хотели знать, что же происходит в далекой таинственной Советской России, о которой английские газеты писали, что все женщины в ней «национализированы»? Что происходит после смерти Ленина и кто будет продолжать его дело? В английских газетах уже назывались имена возможных наследников Ленина и обсуждались их шансы. В 1924 г. предстояли выборы в Палату общин, и поездка делегации тред-юнионов в Советскую Россию должна была убедить английских рабочих в том, что лейбористская партия и тред-юнионы дружески относятся к стране социализма, где власть принадлежит рабочим.

Зиновьев еще был председателем Коминтерна, а зиновьевцы – руководителями Профинтерна, то есть Интернационала революционных профорганизаций мира. И хотя Коминтерн и Профинтерн уже находились в Москве, для того чтобы подчеркнуть руководящее положение Зиновьева в международном революционном и профсоюзном движении, зиновьевцами в Петрограде было решено отправить на встречу английской делегации тред-юнионов в Себеж корреспондента «Ленинградской правды». Выбор пал на меня.

В редакции меня спешно инструктировали, о чем спрашивать делегацию, дали старый фотоаппарат-коробку и научили им пользоваться. Дали 100 червонцев на дорожные расходы и на большой отчет о встрече делегации, который я должен был передать из Себежа по телеграфу. При этом особо подчеркивалось, что я должен в своей телеграфной корреспонденции опередить корреспондентов московских газет «Правда», «Известия» и других.

Когда я прибыл в Себеж, то прежде всего подвергся допросу местных властей, который проходил под руководством представителя ВЦСПС и газеты ВЦСПС Труд" Чекина (Яроцкого). Выслушав меня и проверив мое командировочное удостоверение, Чекин-Яроцкий безапелляционно заявил:

– Вы встретите делегацию здесь, в Себеже, и вместе с корреспондентами «Правды» и «Известий» получите интервью у делегации здесь. На саму границу я ни их, ни вас не пущу. Я поеду туда сам как представитель ВЦСПС и газеты «Труд».

Все мои протесты и обращения к городским властям Себежа оказались бесполезны: парадом командовал Яроцкий. Корреспонденты «Правды»и «Известий» грозились пожаловаться на самоуправство Яроцкого в Москву и советовали мне сделать то же самое в Ленинграде. «Зиновьев не допустит такого нахальства», восклицали они.

Но когда специальный поезд из двух или трех вагонов Себеж– граница прибыл к арке, специально выстроенной на границе для встречи делегации, и Себежские власти во главе с Яроцким вылезли из одного вагона, то из другого вагона вылез я.

– Как вы пробрались сюда?! – грозно вопросил Яроцкий.

– Как и вы, – ответил я.

– Но я сам запер второй вагон, и вас там не было!

– А вы не заглянули туда, куда и царь пешком ходит.

Себежские власти ржали от удовольствия! Положение Яроцкого становилось смешным, и он смягчился.

– Если бы вы были представителем какой-нибудь московской газеты, я приказал бы арестовать вас и отправить обратно в Себеж. Но вы – Ленинград, провинция, и для Труда" не конкурент. Раз пробрались, так уж оставайтесь. Но не мешайте мне!

Мы собрались у арки, ожидая подхода поезда из Латвии. Наконец он подошел. Музыка играла «Интернационал» и какой-то английский рабочий гимн, делегаты стояли под аркой и слушали приветствия Яроцкого от ВЦСПС, я щелкал фотоаппаратом. После короткой остановки у границы мы поехали в Себеж, где собралась толпа встречающих, говорились речи, играл оркестр.

В делегацию входило 10 или 12 человек, главным образом председатели разных тред-юнионов. Среди них были члены парламента. Нам, корреспондентам московских газет и мне, делегаты сказали, что интервью они дадут нам в поезде, когда мы выедем из Себежа в Москву. Московских корреспондентов это вполне устраивало. Получив интервью сегодня вечером, они могли ночью, пока поезд шел в Москву, составить подробные отчеты в 200-300 строк (газетный подвал) и на другой день утром в Москве сдать эти отчеты в свои редакции. Мало того, кто-нибудь из них мог слезть на большой станции и передать свой отчет в редакцию по телеграфу. Отчет пошел бы в номер московской газеты, выходящей завтра утром, при условии, если телеграмма попадала в редакцию до трех часов ночи.

Я произвел разведку на телеграфе станции Себеж и выяснил, что если слезу в пути с московского поезда на станции Ново-Сокольники и займу там телеграфную линию передачей своего отчета-интервью в Петроград, то моя большая телеграмма будет получена редакцией «Ленинградской правды» до трех ночи и, следовательно, тоже будет напечатана в утреннем выпуске «Ленинградской правды».