Глубокий рейд

Казаки услышали громкий выкрик, точно кому-то сердце прокололи, и на этом живом звуке оборвалась жизнь Алексея...

Стоявший под деревом горбоносый конь с белыми губами высоко поднял голову, повел огненными глазами по сторонам. Яростно ударяя копытом, призывно заржал.

С папахой в руках из палатки вышел Доватор. Казаки склонили обнаженные головы. Лев Михайлович с размаху ударил себя по лицу папахой и, не отрывая ее от глаз, пошел в лес.

Завидев приближающегося генерала, Сергей рысью подвел коня. Накинув на плечи висевшую поперек седла бурку, Лев Михайлович сел на коня, разобрал поводья, выпрямился. Поправив на голове папаху, взял с места широкой, хлесткой рысью, а в поле пустил галопом.

Выехав на поляну, резко осадил коня, остановился. Золотую осыпь листьев крутил порывистый ветер, разрывая блестевшую между ветвями паутину, вместе с листьями гнал ее под крутой берег реки. Достав из кармана платок, Лев Михайлович, не стыдясь Сергея, вытер катившиеся по щекам слезы. Смерть выхватит из жизни не одного Алексея, а многих. Война еще только начиналась.

По дорогам Смоленщины к фронту шли советские солдаты. Следом катились пушки, повозки, машины. А навстречу по обочинам дороги двигалась бесконечная вереница стариков, подростков, женщин с ребятишками на загорбках. Все вокруг кипело в котле войны.

С суровой, четкой восприимчивостью видел ясный и умный взор Доватора боевую, грозную судьбу Родины. Не ради лихой кавалерийской удали водил он боевые полки по глубоким тылам врага, а во имя любви к Родине, во имя справедливого возмездия, которого ждет советский народ, ждут народы всего мира. Осиротевшие дети, матери, потерявшие детей, идут по дорогам войны. Полными невыплаканных слез глазами смотрят они, оглядываясь на запад. Они никогда не забудут обугленных сел и городов, обезображенных садов и полей. Кровавой, протоптанной фашистскими танками дорогой тянутся эти страшные места через Болгарию, Чехословакию, Польшу, Белоруссию, Смоленщину к сердцу советской земли - великой Москве.

Льву Михайловичу надо быть в штабе. Но он не торопится, он хочет обдумать речь, с которой обратится к бойцам.

"Тяжело, товарищи, - скажет он, - и будет еще тяжелее. Но недалеко то время, когда советские люди пойдут за пламенеющим стягом Отчизны непоколебимой поступью вперед и вперед. И ляжет навечно, через малые и большие страны, широкий, как море, просторный, как степь, великий шлях свободы. Под громоподобный салют орудий и звуки могучей песни взмутят краснозвездные танки, кавалерийские кони широкие воды Днепра и голубого Дуная, рассекут дрожащие неприветливые волны Одера и Шпрее. И снова, как сто восемьдесят лет назад, зацокают копыта белоногих дончаков по каменным мостовым германской столицы. Порукой тому - прозорливая мудрость великой партии, поднявшей народы Страны Советов на священный бой..."

Вот оно, необозримое людское море, многоголосо плещется под красными знаменами в ожидании митинга, поблескивает оружием. Чубатые, в касках, со скобками прокуренных усов, со степенно зрелой, крутоплечей выправкой опытные, трудолюбивые воины, ровесники первой русской революции, и молодежь - бодрое комсомольское племя.

Буйно разливается нетерпеливая удаль в суровой песне "Вставай, страна огромная..."

Мощные звуки песни отзывались в сердце полководца.

"Москве вечно стоять и быть навечно русской..."

Доватор, туго натянув поводья, собрал коня и ровным, неторопливым шагом поехал навстречу песне, к яркому пламени знамен.