Последняя зима

Илья Петрович Самарченко, неторопливый, спокойный, мощного сложения человек, был опытным следователем. Он сразу же обратил внимание на массу нелепиц в той, по-видимому, наспех придуманной истории, которую изложили ему девицы.

Одна из задержанных назвалась ленинградской студенткой Лидией Носовой, а вторая Катариной Пшагоцкой, полькой по национальности, жительницей маленького городка Любомля на Волыни. Обе они якобы эвакуировались в начале войны на восток, но затем оказались в окружении. Однако ведь Любомль стоит почти на границе, и выбраться оттуда смогли лишь немногие. Вряд ли была среди них Пшагоцкая. Если же допустить, что она сумела выехать на восток, то каким образом попала в руки немцев одновременно с Носовой, которая эвакуировалась совсем из другого места, из Ленинграда?

Дальше у девиц опять не сходились концы с концами. Немцы почему-то года полтора возили их с собой, заставляя работать то в госпитале, то в столовой. Обычно оккупанты подсобную рабочую силу для своих тыловых учреждений набирали на месте, а не таскали туда-сюда. К тому же руки у Катарины и Лидии были белые, холеные, каких не бывает у судомоек или санитарок.

Илья Петрович невозмутимо выслушал девиц, поддакивая им, и как бы между прочим выяснил, по какому маршруту они шли в лес. В каждом из названных ему пунктов у Самарченко была агентура среди местного населения, имелись у него свои люди и в селе Маневичи, откуда Носова и Пшагоцкая якобы бежали с превеликим трудом.

- Ну что ж! Правильно вы надумали! - сказал Самарченко. - Конечно, и раньше бы не мешало партизанками стать... Поздновато спохватились! Но я понимаю, что не легко от фашистов удрать... Ладно, отправлю вас в наш партизанский отряд. А вы кем бы хотели стать - санитарками, разведчицами или по хозяйственной части?

- Наша мечта - взрывать поезда! - ответила Катарина.

- Да, да, ставить мины! - подтвердила Лидия.

- Работа интересная, - сказал Самарченко. - Ну вот отошлю вас в батальон, а там уж посмотрят, куда пристроить.

В батальоне за девицами установили неусыпный надзор, а Илья Петрович, захватив с собой трех разведчиков, отправился по маршруту, каким двигались к лесу Носова и Пшагоцкая. Подтвердилось, что молодые женщины проходили через названные ими села. Действительно, вышли они из Маневичей. Однако многое из рассказанного этими особами выглядело на самом деле совсем по-другому.

Приехали они в Маневичи из Ковеля не поездом, а в автомобиле с двумя гитлеровскими офицерами, затем околачивались дня два в немецкой комендатуре. С фашистами держались более чем свободно и более чем по-приятельски. К лесу пошли совершенно открыто, ни от кого не убегая, не таясь.

Пока Самарченко добывал нужные сведения, Носова с Пшагоцкой находились в лагере батальона, не подозревая, конечно, что за ними наблюдают. Девицы зачастили в землянку, где жили командир и комиссар.

- Вы женаты? Жаль... Но я все равно отобью вас у вашей жены! говорила командиру Катарина, принимая соблазнительные позы.

- Мне всегда нравились брюнеты! - уверяла Лидия, поглядывая из-под ресниц на смуглого черноволосого комиссара батальона.

Это дешевое, нагловатое кокетство бульварного пошиба перемежалось с настойчивыми просьбами Пшагоцкой и Носовой отправить их в подразделение минеров. Не прекращались и расспросы о диверсионной работе на железных дорогах. Когда вернулся Илья Петрович и сообщил о том, что он узнал, все стало уже более или менее ясным.

- Хорошо, отправим вас, гражданочки, в центральный лагерь на курсы минеров, - сказал командир батальона. - Но прежде надо пройти санитарную обработку. Такой порядок! Идите в баню вместе с нашей медсестрой.

Медицинской сестре Лиле Дралкиной поручили произвести у девиц тщательный обыск. В одежде она ничего не обнаружила, но обратила внимание, что Катарина и Лидия не распускают причесок и не моют голову. Партизанка приказала им это сделать. И вот оказалось, что у каждой из девиц волосы были накручены венком на плотный бумажный жгутик. Дралкина развернула жгутики. В них лежало по двенадцати аптечных пакетиков с каким-то красноватым порошком.

- Ах, это краска для волос! Мы хотели покраситься в блондинок, объяснила полька. - Разве партизанкам запрещено краситься?

- Смотря чем! - ответила Лиля.

Исследование установило, что в пакетиках мышьяк.

Сперва шпионки пытались уверить, что это в аптеке напутали и дали им вместо краски отраву. Тогда Самарченко напомнил девицам некоторые детали пребывания их в Маневичах. Обе ударились в слезы и начали понемногу, как выражаются следователи, "раскалываться".

И вот что выяснилось. Носова и Пшагоцкая состоят у немцев на секретной службе. Окончили шестимесячные женские курсы для агентов гестапо. Направлены к партизанам с заданием изучить конструкцию новой мины, а при возможности выкрасть экземпляр ее механизма. После выполнения этого основного задания, перед тем как покинуть партизанский лагерь, шпионкам предписывалось подсыпать мышьяк в котел, из которого питаются штабные работники соединения.

Гладко было на бумаге, но опять - в который раз! - агентура фашистов наткнулась на овраги. И немудрено, что наткнулась. Ну разве не могли немцы подобрать женщин с менее вызывающими манерами? Разве так уж Трудно разработать для агентов более правдоподобную легенду? И для чего девицы болтались с фашистами на глазах у всех в Маневичах? Почему сразу заговорили у нас о минах и диверсиях? Разумно ли Носовой и Пшагоцкой держать при себе такую явную улику, как порошки с ядом?..

Конечно, будь шпионки поосторожней, действуй они потоньше, все равно их, как всяких новичков, мы и близко не подпустили бы к диверсионным подразделениям. Минерами становились у нас только тщательно проверенные, много раз испытанные в боевых делах люди. Нетрудно было догадаться об этом и противнику. Просто непонятно, за что Гитлер исправно выплачивал жалованье своей разведывательной службе в Ковеле! Или фашисты решили засылать к нам шпионов числом поболее, ценою подешевле, рассчитывая лишь на случайные удачи? Не знаю. Возможно, и так.

Если вражеским лазутчиком был и перебежчик Иван Лукьянюк, то он, несомненно, принадлежит к шпионам более умным и осторожным. Никуда пока что не совал носа, ни о чем не расспрашивал, исправно нес службу в том батальоне, куда его определили. Работники особого отдела ушли в Ратненский район наводить о Лукьянюке справки, имея с собой его фотографию. Накануне партизанский кинооператор и фоторепортер Миша Глидер снял интересующего контрразведчиков субъекта в группе со многими другими бойцами, затем увеличил и отпечатал его физиономию отдельно.

После разговора с Максимовым прошло несколько дней, а наши люди из района все не возвращались.

- Давайте я потолкую с этим Лукьянюком, посмотрю на него, - сказал я Максимову.

- Не спугнуть бы, Алексей Федорович!

- Да я со многими из новых людей знакомлюсь, особенно с теми, кто от соседей. Ничего необычного тут нет! Возможно, что-нибудь и сболтнет. Пришлите!

Лукьянюк вскоре явился. Высокий темноволосый детина лет двадцати восьми. Повторил мне все, что говорил раньше другим. Был у бандеровцев простым солдатом, убедился, что все у них ложь и обман, вот и перешел к партизанам... Правится ли у нас? Да, очень нравится! Ничего лишнего Лукьянюк не сболтнул, как я ни расспрашивал. Ну, да мы еще выясним, что это за птица!

Не прошло после ухода Лукьянюка и десяти минут, как в дверь заглянул мой ординарец и сообщил с таинственным видом:

- Сеня просится до вас, хочет вести разговор!

- Какой еще Сеня?

- Галицкий Семен, связной из отряда имени Котовского...

- А что ему надо?

- Не говорит! Но только сам весь трясется.

Вошедшего затем подростка и в самом деде пробирала мелкая дрожь. Лицо было бледным, глаза блуждали.

- Товарищ генерал! Вы знаете, кто у вас сейчас был? Это же немецкий жандарм, вешатель, каратель! Он полицаями командовал, когда они в Ратном всех подряд убивали... Он моих папочку и мамочку расстрелял...