Залпы с берега

Было чему радоваться, слушая приказ: уж если об этих успехах объявляют на весь мир, значит, они завоеваны надежно.

На митинге мы услышали и такие новости. 42-я армия утром ввела в бой второй эшелон. 2-я ударная дралась на подступах к Ропше и Кипени - населенным пунктам, которые еще совсем недавно воспринимались нами как далекий неприятельский тыл, лежавший вне нашей досягаемости.

В тот же вечер радио донесло из Москвы раскаты салютных залпов в честь прорыва обороны врага.

А ночью стало известно, что несколько часов назад освобождены Ропша и Красное село, что войска обеих наших армий соединились в районе Русско-Высоцкого, образовав сплошной фронт наступления. Неприятельская группировка в районе Петергофа и Стрельны оказалась отрезанной от своих частей.

20 января. Стрелять продолжали лишь те батареи сектора, которые имели колеса и могли двигаться по железнодорожным путям, или же береговые батареи, расположенные у бывших границ ораниенбаумского плацдарма. Например, 211-я, передислоцированная перед началом наступления. В этот день была полностью разгромлена петергофско-стрельнинская группировка.

Наконец-то наш славный пятачок перестал быть пятачком! Закончила свое существование "Лебяжьенская республика" - осажденный клочок Советской земли. Она снова, как и положено ей, слилась с великим целым - с территорией всей страны. И первыми, кто должен был материализовать это слияние, оказались бойцы 486-го отдельного железнодорожного восстановительного батальона: они приступили к разминированию шоссейной дороги Ораниенбаум - Петергоф Стрельна. И право, сразу было как-то трудно по достоинству оценить тот знаменательный факт, что Ижорскому сектору наряду с боевой работой пришлось взяться за созидательный труд.

И еще одна радостная весть: Волховский фронт, принимающий участие в операции, овладел Новгородом. И все это, вместе взятое, означало, что фланговые группировки 18-й немецкой армии, входящей в состав группы армий "Север", были разгромлены. Таким образом, как стало нам понятно позже, появились условия для наступления по всему фронту - от Финского залива до озера Ильмень.

21 января. Закованные в стальной панцирь паровозы потащили оба бронепоезда и транспортеры 406-го дивизиона от Ораниенбаума к станции Калище. Эти посланцы Ижорского сектора еще могли следовать за армией. Ну, а нам пришла пора подвести некоторые итоги. Они были внушительны. За неделю, прошедшую с начала операции, ижорцы провели 153 боевые стрельбы, более ста раз подавляя неприятельские батареи, двенадцать раз вызвав крупные взрывы, разрушив десятки дотов и дзотов, рассеяв два батальона, следовавших в автоколоннах. Число уничтоженных солдат и офицеров врага измерялось сотнями.

О силе огня береговых батарей свидетельствовали пленные (некоторые их показания прочитали нам). Вот что говорил унтер-офицер, взятый в плен 15 января:

"Артиллерийская подготовка была невиданной силы. Я находился на наблюдательном посту нашей батареи, когда начали накрывать нас снарядами. Мы скрылись под бетонированными казематами, но русские снаряды настигали нас и здесь. Мои товарищи все погибли..."

Радист 914-го артиллерийского дивизиона старший ефрейтор показал на допросе: "Это был совершенный разгром. Наша третья батарея не сумела оказать никакого сопротивления. Она сразу же была подавлена. Солдаты в большинстве были убиты".

Наступление продолжалось. И уже не только корабельная и береговая, но и железнодорожная артиллерия не участвовала в нем: она не могла продвигаться вслед за войсками из-за разрушенных путей и мостов.

24 января, в день, когда были освобождены Пушкин и Павловск, флотское командование получило телеграмму от Наркома Военно-Морского Флота. Николай Герасимович Кузнецов писал в ней:

"В боях по прорыву блокады Ленинграда особо хорошо себя показали артиллерийские дивизионы под командованием Б. М. Гранина, Н. 3. Волновского, Г. И. Барбакадзе, С. И. Жук, С. Ф. Крайнева, Г. В. Коптева.

За отличную работу командирам и бойцам дивизионов объявляю благодарность и о ваших успехах докладываю правительству".

Этой телеграммой как бы подводился окончательный итог боевым действиям флотских артиллеристов в наступательной операции под Ленинградом и Новгородом.

Через день торжествующий голос Левитана объявил приказ Верховного Главнокомандующего войскам Ленинградского и Волховского фронтов и Краснознаменному Балтийскому флоту. Радио донесло из Москвы раскаты двенадцати залпов из ста двадцати орудий. А 27 января в частях зачитывался приказ Военного совета Ленинградского фронта, где говорилось:

"В итоге боев решена задача исторической важности: город Ленина полностью освобожден от вражеской блокады и от варварских артиллерийских обстрелов противника..." В приказе объявлялась благодарность за отличные боевые действия всем войскам фронта и балтийцам, участвовавшим в боях за освобождение города от блокады.

В самом Ленинграде этот день был необычным. Давно здесь не было такого праздника. Вечером над городом раскатилась канонада. Грохот, ставший привычным каждому ленинградцу за 900 дней осады. Но нынче он звучал как весенний гром, возвещавший радость жизни и обновление природы. И люди, вышедшие, несмотря на мороз, на улицу, со слезами на глазах смотрели, как в мглистом небе рассыпаются соцветия ракет. Гремел первый ленинградский салют. Двадцать четыре залпа из трехсот двадцати четырех орудий.

Люди на улицах обнимались, целовались, не стесняясь своих слез. Салют славил мужество, несгибаемую

[222 [силу духа всех живых и мертвых. Он торжественно объявлял: павшим слава, живым - жить и бороться.

Все мы понимали и чувствовали, что в нашей военной судьбе перевернута очень важная страница. Было ясно, что впереди - облегчение материальных условий жизни и упрощение боевых задач, стоящих перед фортом. А вместе с тем и неудовлетворенность малым объемом дел, не соответствующим духовному подъему, стремлению к более активной борьбе. Исчезал тот важнейший нравственный стержень, который придавал значимость нашим делам в наших же собственных глазах: необходимость защищать Ленинград ют обстрелов, обеспечивать его устойчивое сопротивление осаде. Словом, приближались те трудности, которые беспокоили Кирпичева еще в первые дни наступления. И хотя я знал, как противостоять им, когда речь шла о батарее, труднее было подавить противоречия в себе самом. Когда-то, на Бьёрке, я испытывал такое и представлял, как нелегко примириться с мыслью о невозможности оказаться там, где идут жаркие бои.

Но пока эти сложные чувства затмевались радостью. Такие будничные дела, как лечение перетруженной за дни боев техники, тщательный анализ проведенных стрельб и подробный разбор действий каждого бойца, окрашивались праздничной приподнятостью газетных статей, посвященных Красной Горке, благодарственными письмами, приходившими на форт из Ленинграда. Вокруг них проводилась большая работа дружными усилиями политаппарата, партийного и комсомольского актива, агитаторов.

29 января и 5 февраля состоялось награждение красногорцев: свыше 150 человек получили ордена и медали. Принял и я из рук коменданта сектора коробочку с орденом Красного Знамени. Признаться, не ожидал я, что мое участие в операции будет оценено так высоко.

С Ленинградом установилась связь по суше. Сначала пошли по шоссе машины. Потом, как в былые добрые времена, заработала железная дорога. Впрочем, об этих временах, былых и добрых, когда от Балтийского вокзала одна за другой бежали на Петергоф электрички, набитые веселыми лыжниками, напоминало не многое.

Движение вначале было нерегулярным. Ходили только паровики, тащившие товарные составы с воинскими грузами. Но на станции "Краснофлотск", обслуживавшей Красную Горку, стало много оживленнее.

Сам же путь на Ленинград изменился до неузнаваемости. Проехав по нему раз, я все время ловил себя на мысли, что оказался в местах, где никогда до этого не был. Ни одного станционного строения, ни одного целого дерева. Расщепленные или опаленные огнем стволы, груды развалин на месте деревень - таким было все побережье от Ораниенбаума до Ленинграда.