Дело, которому служишь

- Давайте, только не копайтесь. Чтоб все было "короче говоря", - сказал он без улыбки и пошел навстречу Ларичеву, который, согнувшись, вылезал из землянки, принадлежавшей раньше экипажу Пасхина.

В руках у Ларичева была тетрадь в синей клеенчатой обложке. На лице комиссара было волнение, взгляд его стал задумчивым, серьезным, почти мечтательным.

- Что это? - спросил Полбин. Ларичев согнул тетрадь в трубку, пустил из-под пальца веер страниц.

- Вот. Лежала на койке Александра Архиповича, под плащ-палаткой.

Полбин взял тетрадь, быстро полистал ее. Записи по штурманскому делу, расчет аэронавигационного треугольника скоростей, решение задачи на догон и обгон самолетов, схема встречи истребителей на петле...

- Да, - сказал он, возвращая тетрадь. - Пасхин очень много работал над собой. Трудяга был... Давай, комиссар, займемся штабом, время поджимает...

- Сейчас, Семеныч, - сказал Ларичев, дуя на слипшиеся страницы и открывая заглавную. - Вот прочитай. Ради этого можно две минуты потерять.

Полбин стал читать прямо из рук Ларичева:

"Однако, вспомнишь, что ведь Ильичу тоже, наверное, частенько приходится держать душу за крылья - и стыдно мне слабости своей.

Я знал и знаю немало рабочих, которым приходилось и приходится, крепко сжав зубы, "держать душу за крылья"... ради торжества дела, которому они служат...

М.Горький. Воспоминания о Ленине."

Все это было выписано на отдельном листе черной тушью, острым пасхинским почерком с характерными завитушками на буквах "д" и "у". Последние слова после многоточия были подчеркнуты красной тушью под линейку, очевидно рейсфедером. Пасхин всегда приходил на занятия с готовальней в черном плоском ящичке.

- Ну-ка, дай, - Полбин почти вырвал тетрадь из рук Ларичева и стал опять листать ее. Он вспомнил вдруг далекий 1920 год, свет коптилки в избе, тонкую серенькую тетрадь, на обложке которой рабочий в кепке и с молотом в руке и бородатый крестьянин в лаптях, держащий серп, обменивались крепким рукопожатием, а над их головами полудугой было написано: "В единении сила". Вот так же на первом листе тетради (бумага была корявая, тянулась за пером) он выписал тогда слова из речи Ленина на третьем съезде комсомола: "А то поколение, которому сейчас 15 лет, оно и увидит коммунистическое общество. И оно должно знать, что вся задача его жизни есть строительство этого общества". Тогда Полбину, родившемуся в год первой революции, было ровно пятнадцать лет... Последнюю фразу он, помнится, подчеркнул двумя линиями.

- Вот какой человек был, - сказал Ларичев.

- Советский. Коммунист, - откликнулся Полбин и протянул тетрадь, разгладив загнувшийся уголок обложки. - Ты, Василь Васильич, сохрани ее. Отправим семье, дочкам. Пусть помнят...

"Правильно там сказано: "держать душу за крылья", - думал он. - Эх, Саша, Саша Пасхин! Все знали, какой ты был человек, знал это и комиссар, не хуже, чем другие. А другие? Такие же! Вот стоит и смотрит пустыми глазами на небо, ждет, все ли придут с Ушаковым, жаль каждого. А кому не жаль? Но надо, надо держать душу за крылья ради торжества дела..."

- Храбрый и скромный, - все так же задумчиво произнес комиссар, кладя тетрадь за отворот меховой куртки.

- Все такие. Тем и сильны, - тихо и торжественно сказал Полбин и взял Ларичева за плечо. - Пойдем, комиссар.

С запада донеслось гудение.

Самолеты шли на небольшой высоте, в правильном строю, с хорошей скоростью. Ведущий над аэродромом качнул крыльями - Ушаков докладывал, что все обстоит нормально. Левый ведомый в последнем звене, проходя над лесом, тоже покачал крыльями. Это не удержался Тетенькин.

Полбин улыбнулся. Взгляд Ларичева потеплел.

Грохот моторов унесся на восток, опять всплыли аэродромные звуки. Стучали молотки, клепавшие изодранную обшивку самолетов, тонко визжала дрель, сигналила автомашина, собиравшая на опустевших стоянках баллоны для сжатого воздуха, раздавались голоса. И над всем этим, как боевой аккомпанемент к мелодии, стоял орудийный гул за сумрачным лесом. Желтые листья берез, красные - осин и кленов то, кружась, падали поодиночке, то вдруг начинали разом осыпаться, как снег, и тогда казалось, что стволы деревьев вздрагивают от гулкого эха артиллерийской канонады.

На аэродроме становилось пустынно, неуютно и холодно.

- План такой, - говорил Полбин, идя с Ларичевым к штабной землянке: свертываем штаб, ты забираешь Бердяева на У-2 и летишь с ним. Я остаюсь здесь, отправляю полуторку с техниками и выпускаю отремонтированные самолеты. Факин и Васин полетят на них в ге-ен-ша, поместятся. Тебе ведь хорошо было, когда со мной в Читу перелетал?

- Вполне.

- Ну вот. Потом ты возвращаешься, я пересаживаю тебя в заднюю кабину, и мы улетаем вместе. Или нет: лучше пришли за мной кого-нибудь... Скажем, Пресняка.

- А почему не я?

- Ну вот! Сам же говорил: комиссар авиационного полка должен быть там, где его летчики... А тем более, если командира с ними нет.

- А тебе зачем тут оставаться? - Ларичев прислушался к гулу орудий. Поручил бы самолеты...

- Ну, нет! Уйду с корабля последним. Ни одной палки подлецам не оставлю!

- Хорошо. Принимается.

Самолеты были отремонтированы только к вечеру, с опозданием на полчаса против срока, установленного Ворониным. Полбин проводил их в воздух и стал ждать Пресняка, который должен был прилететь за ним на У-2.

Прошло еще полчаса. Стрельба все придвигалась. Где-то за деревьями, еще довольно далеко, поднимались ракеты, тускло светившие в бледном, холодном небе. По шоссе двигались машины, гремели гусеницы тракторов и тягачей.

На проселке вдруг появилось несколько машин с противотанковыми пушками на прицепе. Они остановились на западной окраине аэродрома. Солдаты отцепили пушки, начали рыть окопчики в сухой твердой земле. Полбин подошел к ним ближе. Хмурый лейтенант с биноклем на ремне, очевидно командир батареи, с удивлением взглянул на комбинезон Полбина, на видневшиеся из-под воротника голубые петлицы, но ничего не сказал.

"Не буду мешать людям", - подумал Полбин и быстро прошел вдоль кромки леса, решив осмотреть напоследок все самолетные стоянки. Верхушки деревьев раскачивал ветер, листья осыпались с густым ровным шумом.

"А это что такое?"

Он остановился в крайнем изумлении. В нескольких десятках метров, за деревьями, на полянке стоял самолет. Он был густо покрыт еловыми ветками, только заходящее солнце поблескивало в стеклах носового фонаря.

Приблизившись, он узнал машину, увиденную им три месяца назад на аэродроме, с которого его полк поднимался на первое боевое задание.

У самолета сидели на корточках два человека в черных куртках-"технарках".

- Вы что тут делаете? - крикнул Полбин, подходя.

Техники ничего не делали, они курили в кулаки. Когда они поднялись, оказалось, что один почти вдвое выше другого.

- Кто такие?

Высокий открыл рот, в котором нехватало одного верхнего зуба, и ответил густым басом:

- Техник-лейтенант Свиридочкин.

- Техник-лейтенант Чубуков, - представился другой, маленький, с широко поставленными глазками, выражавшими удивление и замешательство. Горящий окурок он прятал в кулаке.

- Бросьте, - строго сказал Полбин и проследил, как Чубуков, положив окурок под подошву, старательно растер его. - Вы почему здесь?

Свиридочкин присмотрелся к петлицам Полбина.

- С утра сидим, товарищ майор. Ремонтировались.

- Чья машина?

- Звена разведки эр-ге-ка.

- Рузаев командир? - Полбин вспомнил капитана из разведзвена резерва главного командования, вспомнил его расстегнутый от жары ворот гимнастерки и недоверчивое: "Да вы летали на нем, товарищ майор".

- Так точно, Рузаев, - в один голос ответили техники.

- А где же экипаж?

Свиридочкин пошевелил пальцами опущенных по швам рук.

- Да вот ждем. Вызвало командование для личного доклада. Должны прилететь.

- Ремонт кончили?