Ветер военных лет

— Это почему же? — саркастически взглянул на меня Конев.

— Как я уже докладывал, это всего метрах в трехстах от переднего края. К тому же место немцами пристрелянное, и они бьют по поселку почти непрерывно.

— Ишь ты, бьют! А генералы уж и испугались!.. Давно ли ты, Бакланов, трусом стал? Что-то раньше за тобой этого не замечалось.

— Товарищ маршал, — говорю, — я не за себя. Я вас туда везти не рискую. Опасно очень. Может быть, лучше на мой наблюдательный пункт поедем?

— Ах, вот оно что! За меня беспокоишься! За меня беспокоиться не надо. Я сам о себе побеспокоюсь. А вот если ты просто-напросто боишься, то так и скажи. Страшно, мол, мне ехать, товарищ командующий. И корпусом командовать страшно. Я тебе тогда быстренько помогу спокойное местечко подыскать.

Вижу, маршал рассердился. А тут еще оказавшийся в числе сопровождающих командующего корреспондент хитро и испытующе из-за маршальского плеча посматривает. Думаю, делать нечего, надо везти, а там видно будет.

В это время еще одна машина подъезжает. Смотрим — командующий нашей армией Алексей Семенович Жадов. Оказывается, меня разыскивает. Я уже говорил, что 42-й корпус в это время вышел из оперативного подчинения армии и подчинялся непосредственно командованию фронта, но Жадов решил все же проехать на мой наблюдательный пункт, посмотреть, как идут дела и что за обстановка на нашем участке.

Поехали все вместе. Предупредить Чиркова по рации успел только уже при въезде в поселок. На большой скорости подлетели к его домишку. Наблюдатели кинулись доложить Чиркову, что большое начальство на одиннадцати «виллисах» пожаловало. А он в это время брился. Так и выскочил нам навстречу, вытирая мыльную пену с невыбритой щеки. Докладывает. Маршал смотрит хмуро, светлые брови к переносью свел, на щеках желваки двигаются. А сопровождающие едва сдерживаются от смеха, до того у генерала Чиркова вид потешный: одна щека выбрита до блеска, а на другой черная щетина шевелится и клочья пены свисают.

Однако Конев насчет странного вида генерала ничего не сказал. Сердито обвел взглядом помещение и резко спросил:

— Где у вас этот самый наблюдательный пункт?

Ему указали на лестницу, ведущую на чердак. Маршал взялся за хлипкие перила. Ступеньки сердито заскрипели под весом его плотного тела.

— Ну, откуда тут немцев посмотреть можно? — обратился к вытянувшемуся по форме офицеру, едва ступив на последнюю ступеньку.

— Вот, пожалуйста, взгляните в стереотрубу, — торопливо ответил офицер.

— «В стереотрубу»… — проворчал Конев. — До противника рукой подать, каких-нибудь триста метров, а они в стереотрубу…

И, отстранив предложенную офицером трубу, маршал прильнул к отверстию, проделанному в черепице.

Только Коневу стали было показывать расположение противника, как начался очередной налет артиллерии. Дававший объяснения офицер замолчал на полуслове. Маршал, слегка отпрянув от смотрового отверстия, стоял с каменным лицом. На чердаке воцарилось гробовое молчание. А снаряды рвутся совсем рядом с домиком: справа, слева, впереди.

Ну, думаю, следующий может прямо сюда пожаловать, место-то пристрелянное. Набрался смелости и, стараясь говорить просто и деловито, обратился к Коневу:

— Товарищ маршал, придется спуститься вниз.

— А что у вас внизу? Бомбоубежище, что ли?

— Бомбоубежище не бомбоубежище, а подвал есть. Все-таки не одна черепица над головой. И тут маршал возмутился:

— Устроили себе курятник какой-то, а не наблюдательный пункт! Сидят как куры на нашесте и от страха дрожат! Зачем забрались сюда, если боитесь? Не знаете, где наблюдательные пункты делать надо? Так хоть не тряситесь теперь, аники-воины.

Однако вниз спустился вместе со всеми.

В подвале пришлось просидеть минут сорок. Сначала Конев продолжал ворчать на нас, а потом уж было не до того. Снаряды рвались один за другим. По грохоту и содроганию земли мы понимали, что бьют прямо по нашему домику. Когда канонада несколько утихла, мы поднялись наверх. Один из снарядов отвалил угол дома, и внутренние помещения смотрелись как сцена из зрительного зала. Другой разорвался сзади дома, во дворе, разбив машину генерала Жадова. При этом были ранены шофер и автоматчик из охраны командарма.

Понимая, что медлить нельзя, все расселись по машинам, водители дали полный газ, и мы вырвались из зоны обстрела. Когда, отъехав на приличное расстояние, машины остановились, командующий фронтом сказал как ни в чем не бывало:

— Ну что, генерал Бакланов, ты, кажется, к себе на наблюдательный пункт приглашал? Он у тебя тоже на курином нашесте?

— Как будто бы нет, товарищ маршал, не на нашесте… — неуверенно ответил я, потому что, хоть и знал, что для моего наблюдательного пункта должны отрыть землянку, но, насколько она приспособлена для наблюдения, мне было неизвестно. К тому же дорогу я мог определить лишь по карте, поскольку сам еще не был там.

— Чего мнешься? — резко спросил Конев. — Выезжай вперед, показывай дорогу.

Я пошел к машине, заранее представляя себе, что будет, если я собьюсь с дороги и не сразу найду свой собственный наблюдательный пункт.

Меня выручил генерал Жадов, видимо догадавшийся, что происходит со мной. Он сел в мою машину, так как его осталась подбитой у Чиркова во дворе, успев шепнуть:

— Поехали спокойно. Я уже побывал на твоем наблюдательном пункте. Дорогу помню. Поехали.

До моего НП добрались благополучно. Но маршал Конев никак не мог успокоиться. Выслушав сообщение, что и на нашем участке немцы усилили натиск, маневрируя мощным артиллерийским огнем, он опять обрушился на нас:

— Вот, понимаете, генералы! Сами залезут на нашесты, подставят головы под немецкий огонь, а потом со страху уж и не видят ничего! Недаром говорится, что у страха глаза велики. Так им и мерещится повсюду, что неисчислимый противник на них движется. Вы глаза-то протрите хорошенько да оглядитесь: где он, противник-то ваш? Сколько его? А потом уж панику поднимайте!

Мы понимали, что далеко не все упреки по нашему адресу справедливы, но знали, что командующий и сам не думает о нас так уж плохо. Было очевидно, что наши промахи и ошибки вывели его из равновесия, и теперь он не остановится, пока не выльет своего раздражения.

А он, осыпая нас упреками, уже завладел всеми телефонами сразу, слушая доклады о положении дел в других армиях.

— Соедините меня с Красовским, — услышали мы. (Красовский — командующий воздушной армией).

И через две минуты:

— Слушай, что там у тебя есть в резерве? У меня генералы прямо погибают, немцы по ним прямой наводкой бьют. Сколько? Одна дивизия, говоришь? Ладно, давай ее Бакланову, и ко мне.

— Куда тебе бомбардировщиков присылать?

Я быстро дал координаты, сообщил свои опознавательные знаки ракетами. Маршал снова обратился ко мне:

— Сколько тебе времени на подготовку надо?

— Думаю, часа будет достаточно, — ответил я и стал прикидывать, какие и кому мне следует дать распоряжения по телефону. Но командующий фронтом и не думал освобождать телефоны. Он связывался то с одним, то с другим, давал указания, требовал объяснений. А я уже сидел как на иголках: время шло, так сказать, из моего бюджета, и, если я не успею связаться со своими немедленно, могут произойти самые неприятные последствия.

Конев продолжал говорить по телефону. Тогда я не выдержал, набрался смелости и, чуть не перебивая командующего фронтом, взмолился:

— Товарищ маршал, разрешите мне воспользоваться телефоном, мне необходимо дать указания своим дивизиям.

Конев быстро закончил разговор, но зато снова заворчал:

— Пользуйся, пользуйся! Давай свои указания! Как дети малые! Ничего сами сделать не могут!

Тут в поле его зрения попал командующий артиллерийской дивизией генерал Санько, и маршал напустился на него:

— А вы, генерал Санько, что смотрите? Курам на смех! Один генерал сидит на нашесте и дрожит от страха, а другой всей своей артиллерией не может какую-то вонючую батарею подавить!