Петербург в 1903-1910 годах

Ну, а какой тут паспорт, на богомолье человек в своих же местах пришел?

— Нету паспорта.

— Нету? Тащи ее!

Ухватили бабу стражники, поволокли в номер к нему и уж бил же он ее там.

— Да вы бы, говорю, о. Федор, настоятелю пожаловались?

— Жаловался. Да что он может поделать — архиерею написать? А тот знай одно пишет — уладьте дело миром, не задирайте их. Боится. Все их боятся! Чистые опричники! Приедут в монастырь — сейчас подавай им того, другого, третьего. Раз к вечеру приехал со становым: обед подавай ему, да мясной, вашей-де дряни, пустых щей, не ем. Ну, а где здесь мяса достать? Сами знаете — ближайшее село в восьми верстах от нас.

— Нету, говорю, мяса!

— Чтоб было! — кричит.

— Что тут делать? Взял я и ушел от греха, послушники тоже попрятались. Вот они кричали, кричали, ругались, потом побили стекла в номере, да так и уехали ни с чем. Каждый раз, как придут — овса наберут, сена, яблок. Досада меня взяла! Выждал я случая — велел он наложить себе на подводу овса, я подхожу и спрашиваю у него деньги. А он скрутил дулю да кулак сжал и тычет их мне в лицо.

— Вот тебе плата, кричит: — любую выбирай!

— Что же архимандрит на это все говорит?

— Да что ему говорить? — Пущай, твердит: — Господь с ними, молчать надо… И молчим!..

А лес у них действительно изумительный!

24 октября. Вчера на углу Невского и Надеждинской разыгралась история, заставляющая много говорить о себе: столкнулся автомобиль с извозчиком, и ехавший на последнем корнет Коваленский с братом — камер-пажом, вошел в такой раж, что начал рубить и стрелять направо и налево и ранил тяжело городового, пытавшегося укротить его, студента и еще двух лиц. Братьев арестовали, но папаша этих героев, оказавшийся сенатором [237], поскакал куда следует и г.г. прокуроры, признав, что корнет действовал «в запальчивости и раздражении», освободили его на поруки.

Смертный, не имеющий тятеньки в Сенате и стреляющий хотя бы и мимо городового, подлежит на основании действующего «положения» смертной казни, и примеров пощады за это до сих пор не было.

Г.г. же Коваленские без суда и следствия мгновенно признаются действовавшими в раздражении и выпускаются на свободу.

26 октября. А. Д. Карышев купил у Василевского журнал «Образование». Тотомианц, Носков, Новорусский, Велихов, Монвиж-Монтвид, Поварнин, Е. Игнатьев [238] и я приглашены членами редакции; было несколько собраний, на которых установлено «кредо» журнала: прогрессивность, беспартийность и научно-популярность.

Карышев — круглый, скромный человечек, уже пожилой — страдает манией писательства. Ни одна редакция не брала его вещей.

— Ну что вам стоит взять, ведь вы редактор? — упрашивал бывало он Монтвида, молитвенно сложив ручки.

Но Монтвид — редактировавший «Всходы», был непреклонен. В талантливости своей Карышев настолько уверен, что у него вырывались даже такие фразы: — «Что ж, подождем; Чехова тоже поздно признали!»

Несколько книг напечатаны им на свой счет под псевдонимом «Милин». Сентиментальность его сказалась даже в псевдониме: имя жены его — Эмилия, вот он, так сказать, по принадлежности ей, и назвал себя так.

В общем он благожелательный и добрый человек. В литературных делах и обхождениях ничего не знает и делает ряд промахов: то пускается в откровенности с таким типом, с которым делать этого не следует, то чуть было не напринимал в журнал статей разных литературных хулиганов. Литературный мир, как и всякий в наши дни, кишит проходимцами.

8 ноября. Сегодня хоронят цусимского вел. кн. Алексея Александровича.

Еще шестого, вечером, начали затягивать черными и белыми полотнищами Николаевский вокзал и забор вокруг памятника Александру III. На Невском врыли черные мачты, увитые гирляндами из елок; фонари задернуты флером.

Полиция заботливо осмотрела и заперла на собственные замки все чердаки домов не только Невского, но и ближайших к нему улиц, вроде Гончарной; с владельцев меблированных комнат и гостиниц взята подписка еще за три дня о несдаче никому комнат до окончания похорон; к окнам квартир рекомендовалось не подходить и не очень выглядывать из них во время церемонии: за каждое открытое окно, или форточку, — штраф в 500 рублей.

Утром пошел взглянуть на церемонию, но видел ее лишь издалека. Не только на Невский, но и близко к нему не была допущена ни одна посторонняя душа; весь его заполняли солдаты, дворники и благонадежные «туземцы», изображавшие «народ»; я дошел до начала ограды церкви Знамения и дальше пробраться оказалось невозможным: сплошная линия городовых и пожарных в медных касках преграждала путь.

Картина все же была любопытная; слева над домами сквозь туман багровым пятном светилось солнце; бледно и неясно мерцали сквозь креп фонари. Публики поглазеть собралось очень немного.

Немало стоят обывателям Невского проспекта всякие веселые и печальные торжества в царской семье!

Похороны великого князя Алексея Александровича В Петербурге 8 ноября 1908 г.

9 ноября. Карышев отличается. Хотел ехать с визитом к цензору и насилу мог понять, что это неприлично.

В конце концов, тайно от нас, он все-таки съездил «представиться» градоначальнику и затем… к нашему приставу!!. Заявил последнему, что никаких «беспокойств» ему от журнала не будет, что он человек осторожный и благоразумный.

Пристав выпросил себе бесплатную высылку журнала, на том основании, что жена его любит почитать. Карышев обещал «немедленно по выходе книжек доставлять их со старшим дворником». Дал приставу еще нечто более существенное «на память» и тот, расстрогавшись окончательно, посоветовал ему «на всякий случай» завести подставного редактора. Остается еще крестить у старшего дворника, и дело «Образования» будет окончательно в шляпе!

Нянчиться с этим младенцем пятидесяти лет приходится вовсю: то он пишет длиннейшие, нелепые письма Л. Андрееву и др., которые мы не даем ему отправлять или сокращаем на девять десятых, то пускается в откровенности по поводу дел журнала и т. д.

17 ноября. Наложили арест на нашу первую книжку «Образования».

Что за причина — теряемся в догадках. Тотомианц ручается головой, что не по его вине — он редактировал экономические статьи.

18 ноября. Едва раздобыл № «Образования». Из типографии получили их всего десять, остальные захвачены и опечатаны еще в листах у брошюровщиков. Карышев распорядился сделать предварительное объявление о выходе книги и послал ее в цензуру, т. е. как раз наоборот установившемуся порядку: обыкновенно выпускают книгу, рассылают ее и только денька через два-три пускают ее в цензуру и дают объявления. Полиция является конфисковать и уходит с десятком-другим экземпляров и только.

Думаю, что причина ареста книги — неосторожно пропущенная Карышевым фраза в рассказе Подьячева [239], что-то вроде «царь-батюшка сам теперь водкой торгует. На совесть торгует». Эдакая ерунда и пустяковина, а наделала столько переполоха!

Жена Карышева вне себя и все твердит, что надо поскорей продавать журнал. Карышев с 10 ч. утра ускакал хлопотать. То-то вспомнил, должно быть, совет пристава не подписываться в качестве редактора?

Был во второй раз в редакции, видел Носкова, Тотомианца и дождался, наконец, Карышева. Старается держаться молодцом, хотя видимо расстроен. Дело уже передано Камышанским во 2-е отд. Палаты. В подъячевской фразе Камышанский усмотрел, конечно, 128 статью [240].