Петербург в 1903-1910 годах

— Так что же значит, спрашиваю, — вы их не купите у меня?

— Нет, отчего же… купить можно, но мы не можем предложить вам более 25 рублей.

Деньги нужны мне были до зареза и я согласился.

Иверсен сразу расцвел, разговорился со мной и, узнав мою фамилию, воскликнул, — а, так вы сын Р. Минцлова? [233] Это был очень хороший мой знакомый!

Я ответил, что я его внук, а не сын; Иверсен очень стал приглашать меня к себе и я обещал прийти.

Через два-три дня зашел к нему, и старик блеснул передо мною своею действительно великолепною польскою и русскою коллекциями монет. С его разрешения я стал посещать Эрмитаж и целое лето проработал в нем.

Перед отъездом я опять завернул к нему, чтобы проститься. Старик был чрезвычайно в духе и, когда я заговорил с ним о своих брактеатах, он вдруг наклонился ко мне с хитрым видом, потрепал меня по плечу и сказал:

— А знаете что? между вашими монетами были две уники. Ни в один каталог, ни в один мюнц-кабинет их нет! Я посылал их в Мюнхен, в Берлин — и там нет! — И он с торжеством откинулся назад и посмотрел на меня.

Меня точно ошпарило. Я знал, что значит уника в нумизматике: в переводе на деньги это тысяча, или две тысячи рублей.

— И вы, зная это, взяли их у меня за 25 рублей? — спросил я.

— Сердиться не надо! — возразил успокоительно Иверсен: — дело коммерческое, вы могли и не продавать их!

— Я думал, что прихожу не в лавку к татарину, а в Императорский Эрмитаж, в учреждение, где не воспользуются моим незнанием, — сказал я, повернулся и ушел и уже до самой смерти этого господина не заходил больше в нумизматическое отделение Эрмитажа.

31 июля. Разбирал сегодня книги в своей библиотеке и наткнулся на несколько разрозненных №№ покойного «Наблюдателя» [234] за 1899 и 1900 гг. В этих книжках напечатаны мои юношеские стихотворения.

История их напечатания любопытна и потому запишу ее.

Когда я жил в Одессе, у меня был небольшой кружок приятелей, среди которых я читал иногда свои стихотворения. Писал я их мало, а в то время уже и совсем бросил это младенчество. Стишки нравились и сюрпризом мне, большая часть их — что-то семнадцать, кажется, штук, были изданы приятелями [235] и, разумеется, вследствие сюрпризности, с неверностями.

Экземпляров было напечатано очень немного, и книжка вскоре разошлась по рукам; по положению, были отправлены экземпляры для отзывов в редакции журналов и по заслугам были изруганы и разделаны под орех.

«Лавров» было с меня довольно и потому, несмотря на намерение возмущенных приятелей переиздать ее, я решительно воспротивился, книжка сделалась редкостью; года два тому назад, получив каталог букиниста И. Ивавова, я к удивлению увидал в нем свою брошюрку, оцененную… в 10 рублей!

Перебрался я затем в Петербург и забыл, разумеется, о книжке. Прошло некоторое время — приходит ко мне Вл. Л. Рагозин и говорит — «знаете, — Анна Рудольфовна (моя сестра) [236] стихи поместила в «Наблюдателе»!»

— Откуда вы взяли?

— Из объявлений в «Новом времени»!

Спрашиваю сестру — никаких стихов она не помещала и не писала.

Однофамилец у меня есть только один — двоюродный брат Сергей Иванович. Я подумал, что, вероятно, это он наглупил что-нибудь по своей юности и даже не поинтересовался заглянуть в «Наблюдатель».

Не помню через сколько времени, натыкаюсь я сам на газетное объявление о выходе того же журнала; просматриваю и опять вижу свою фамилию, на этот раз уже с совершенно другими инициалами.

Заинтересовало это меня; редакция «Наблюдателя» помещалась поблизости, на Пушкинской ул., и я отправился туда.

— Прихожу и спрашиваю — могу ли видеть г. Пятковского?

Конторщик смотрит на меня, как на сумасшедшего.

— Нет, говорит — нельзя.

После я узнал причину такого таращенья на меня глаз конторщиком: Пятковский был кругом должен, да и по причине разных других «дел» прятался от публики и изловить его можно было разве при помощи гончих.

— Когда же можно застать его?

— Не могу сказать определенно: они редко бывают здесь.

— Да ведь приемные дни же у вас есть?

Конторщик тонко улыбнулся.

— Есть, но только они в них не бывают.

— Удивительная редакция, говорю. Впрочем, вы можете дать справку! — И рассказал ему, в чем дело.

Стали мы пересматривать журнал и нашли книжки с моими стихами, перепечатанными из вышеупомянутого сборника.

— Не можете ли вы мне сказать, — как попали к вам эти стихи?

— Не знаю — это ведь дело лично редактора!

Вижу — толку не добиться никакого; надежды повидать Пятковского и объясниться с ним нет тоже.

— Ну-с позвольте, говорю, попросить вас о выдаче мне гонорара?

Конторщик извлек откуда-то громаднейшую книжищу, покопался в ней и выпрямился.

— Гонорара вам не причитается.

— Это почему?

— Вот изволите видеть? — он указал пальцем на страницу с моею фамилией: — г. Пятковский сам делает пометки.

Я нагнулся и увидел, что в графе, где обозначается гонорар, красуется слово «gratis».

— Чисто, говорю, у вас работают! Попрошу у вас в таком случае хоть книги, где помещены мои стихи!

— Пожалуйста. Три рубля семьдесят пять коп. позвольте получить с вас.

— За что?

— За книги.

— Да позвольте: авторам везде бесплатно выдают их!

— У нас г.г. авторы покупают.

— Так почему ж тогда вы считаете за книгу по рублю с четвертью, когда 12 книг стоят 12 рублей?

— Так установлено для г.г. авторов. Обратитесь к г. Пятковскому — может, он прикажет выдать бесплатно.

— Да ведь его видеть нельзя?..

— Нельзя.

Плюнул я и ушел.

Попыток узреть г. Пятковского более не делал; хотел учинить ему за такое бесцеремонное обращение с чужой собственностью скандал в печати, да рукой махнул.

23 сентября. В Чернигове, осматривая монастыри, услыхал, что в ста двадцати верстах от него находится Рыхловский монастырь, владеющий единственным в России лесом из тысячелетних дубов. Отправился в Рыхлы и прожил в монастыре несколько дней. Это настоящее трудовое братство, существующее исключительно трудами своих многочисленных сочленов. Одни из них пашут, другие возятся с обширным скотным двором, третьи на огородах, в садах, на пасеке и т. д.

Гостиницами заведывал невысокий плотный монах — лет 45, отец Федор. Я пригласил его к себе попить чайку; потом пообедали мы вместе в его келье, и о. Федор разговорился.

Много любопытного услыхал я от него о монастырской жизни; еще более узнал бы поучительного из этих бесед г. премьер — Столыпин, если бы только мог тайком подслушать наши речи. В первый раз в жизни видел я монаха, выросшего в монастыре и мало-помалу, под исключительным влиянием действий полиции и собственного духовного начальства, выработавшего в себе революционные взгляды. Пропаганды никакой он и не слыхивал.

Верстах в двадцати от монастыря ограбили какое-то волостное правление.

— А вы, спрашиваю я о. Федора — не боитесь экспроприаторов?

— Нет, мы люди привышные.

— Т. е. как это так?

— А так. Экспроприятели придут раз, ну два, — это уж Божье попущение, а полиция грабит нас каждую неделю! — И пустился он в рассказы.

— Что хочет, то и делает, — царь меньше его у нас в уезде значит! — говорил о. Федор про местного исправника, некоего Хоменского.

— Ездит всегда с урядниками, лупит кого и где попало. На днях ярмарка у нас была; здесь, на монастырском дворе стражники ни за что, ни про что нагайками мужиков бить стали. А он в номере сидит, чай пьет. Пошел я к нему, прошу унять безобразие, а он мне в ответ: «Мои люди никого никогда не трогают!» Потом встретил женщину из Новгород-Северска: она взятки ему не дала, когда он еще приставом был, вот он и зол был на нее. Увидал ее — паспорт давай, кричит.