Певцы Родины

строителями будущего всех богатств культуры, науки, искусства, созданных

человечеством.

На одной из стен комнаты, где работает Елена Романова, копия "Рождения

Венеры" Боттичелли, выполненная с большим вкусом. Ее написал дед художницы,

Николай Ильич Романов, - большой знаток итальянского Ренессанса.

- Я деда почти не помню, он умер в 1948 году, мне было всего четыре

года. Зато в памяти навсегда остался дом в Кривоколенном переулке, старая

квартира, где висели подлинники Архипова, полотна Кустодиева. Это был

сказочный для меня мир красоты... Русской красоты. И он остался со мной на

всю жизнь. Беда только в том, что я еще не научилась всю мою любовь выразить

в живописи.

Лена долго шелестит бумагами в большой старой папке и наконец достает

маленький сверток. В нем пожелтевшие от времени эстампы Нивинского, Доброва,

Верейского.

- Вот портрет деда работы Верейского, с которым он очень дружил.

Глубокий старец, седобородый, с большими кустистыми бровями. Светлые,

острые глаза. Он преподавал в университете академикам Алпатову, Лазареву и

многим другим. Они бывали у него в доме, и девочка росла в атмосфере любви к

искусству.

- Мне повезло, - говорит Елена, - с малых лет я училась в Московской

художественной школе, что в Лаврушинском переулке, напротив Третьяковской

галереи. И это с первых шагов как-то сроднило меня с Третьяковкой. Весною не

вылезали из сквера, не говоря уже о самой галерее. Мы были там совсем свои.

Маленькие, но свои, нас все знали и привечали.

В классах много рисовали, писали, компоновали.

Прошло семь лет. И вот настал 1962 год, экзамен в Суриковский институт.

Никогда не забуду, какой был большой конкурс. Все было как во сне. Не помню,

как получила "пять" по рисунку, "четыре" по живописи. Спасибо школе, которая

меня многому научила. Первые три года в институте пролетели незаметно. Снова

студия, модели, композиции, совсем как в школе. Но зато летом мы ездили в

Керчь, Таллин, Махачкалу. Писали этюды, пусть не очень умелые, но

откровенные. Я увидела и полюбила яркую, яркую нашу жизнь. Навсегда

останутся в памяти эстонский праздник песни, дивные головы поющих девушек и

парней, монументальные и вдохновенные. Простые, как фрески Джотто.

На другое лето поехали в горы. Аул Кубачи. Все было непривычно, ведь

облака заходили в мою комнатку, я научилась здесь мечтать. Меня учили

строгости отбора мастера древнего народного искусства. И конечно,

незабываема первая встреча с Каспием, капризным, иногда грозным. Махачкала,

соленый запах моря, рыбаки, романтика труда. Наши студенческие поездки,

летняя практика были большой школой жизни.

...Четвертый курс. Заветная дверь монументальной мастерской. Не забыть

мне летнего дня, когда мы с подругой Леной Тупикиной пришли на улицу

Горького, в огромный дом, поднялись на верхний этаж и с трепетом

остановились у двери с табличкой "Дейнека". Только теперь я понимаю, какой

"наив" была мечта уговорить Дейнеку вести нашу монументальную мастерскую.

Но вот звонок прозвучал. Нескоро открылась дверь. Небольшого роста,

коренастый мужчина в клетчатой спортивной блузе. Дейнека не ждал нас, мы

пришли экспромтом, а он работал, в руках была испачканная краской тряпка...

Мы что-то лепетали, он на нас внимательно глядел, а потом резким движением

крупной, очень крупной руки пригласил войти. И вот мы с подругой переступили

порог мастерской Дейнеки. Нам она показалась огромной, хотя теперь я знаю,

что она совсем небольшая. Помню Венеру Милосскую и бельведерский торс в

натуральную величину. Картины Дей-неки на стенах. В центре мольберт и

завешенный холст.

"Ну что, две Лены?" - вдруг улыбнулся Дейнека и перестал быть страшным

и великим. Он положил большие рабочие руки на круглый столик и стал

слушать... и отвечать.

Всю жизнь буду себя клясть, что я не записала эту беседу. Но мы были

юны и, наверное, совсем глупы. Как миг, пролетел час.

Помню, как он, прощаясь с нами, вдруг сказал:

"Монументалист - звание высокое. Ведь вы создаете свои творения на

века. Я пробовал себя в самых разных манерах - и в журнальной графике, и в

живописи, и во фреске, и в мозаике, и в скульптуре... Должен вам

посоветовать, дорогие Леночки, - работайте, работайте и дерзайте.

А самое главное, принадлежите своему времени.

Что касается мастерской и моей работы в институте - это вопрос сложный,

я подумаю. Я ничего вам, девочки, обещать не могу".

Мы стояли уже у дверей, когда я вдруг спросила:

"Александр Александрович, вот вы написали девушку - "Юный конструктор".

Кто она?"

Дейнека снова стал улыбчивым.

"Леночка, ведь таких девушек сейчас много. Вот, наверное, и вы скоро

будете такими".

Он крепко пожал нам руки. Больше я никогда его не видела.

Ребята-студенты потом долго шутили над нами и посмеивались. Ведь наша

"миссия" не увенчалась успехом. Но все же школу Дейнеки мы получили, ведь к

нам пришла вести курс Клавдия Александровна Туте-воль - ученица Александра

Александровича. Начался трудный путь, мы копировали Джотто, Венециано, Пьеро

делла Франческа, Боттичелли. Резали сграффито, писали фрески, укладывали

мозаику, учились готовить левкас. Много рисовали, писали натуру. Я была

влюблена в этюды Александра Иванова, мне помогли раскрыть мир Венецианов,

Рябушкин, Петров-Водкин, Дейнека.

И вот наконец наступило лето. Судьба привела нас на родину Кустодиева

под Астрахань, и мы увидели во всей живописной красе юг России. Село Соленое

Займище. Старинное предание гласило, что у Крутого Яра, на котором стоит

село, затонула баржа с солью и просолила волжскую воду. В колхозе нас ждали.

Ведь институт прислал нас по просьбе правления расписать Дворец культуры. Но

когда председатель увидел нас, признаться, он был разочарован: слишком юны

мы были. Наверное, не хватало солидности. Но когда мы начали работать, то

понемногу, не спеша началась и дружба. Мы жили в новом доме, который был

приготовлен для молодоженов. Не скрою, они очень ждали, чтобы мы быстрее

кончили роспись. А мы старались вовсю. Нас было четверо. Осетин Арнольд

Лолаев, белоруска Галя Синяк, перуанец - да, перуанец, не удивляйтесь -

Лионель Анхель Веларде...

...Пять месяцев, с июня по октябрь, мы работали не покладая рук. Сдали

работу раньше срока и уехали в Москву. Жалею, что я не была на торжестве

открытия, но верю, что наша скромная работа принесла людям радость. Для меня

и моих товарищей по бригаде это была первая школа. Мы близко увидели Волгу,

село, колхозников, сдружились, сроднились с ними. Я никогда не забуду

славных волжан. Им посвящены мои три композиции "Тетя Шура", "Волжане" и

"Банный день тети Маши"...

"Тетя Шура". За столом, покрытым белой скатерью, собрались пить чай

тетя Шура и ее внучки. Шумит самовар, сверху расписной, цветастый чайклк.

Бабушка неспешно пьет чай, младшая внучка в оранжевом пестром платьице

уплетает астраханский с малахитовой коркой арбуз. Старшая завороженно

слушает бабушкины рассказы. За окном виден причал Соленого Займища. Черные

востроносые рыбачьи лодки. А дальше необъятная, серебряная от солнца Волга и

малыш буксир. На лавке сидит ухоженный хозяйский кот, вскормленный на

волжской рыбке. Он глядит в упор на художницу, видно, ждет часа, когда

осетин Арнольд сделает душистый шашлык из барашка и угостит его.

"Волжане". На этом небольшом холсте изображены те самые молодожены, в