Королева Виктория

Для каждого времени года был свой, раз и навсегда установленный распорядок. На летние каникулы они уезжали в Осборн, где целыми днями пропадали на пляже. Альберт с детьми плавал, а королева плескалась в своей купальне. Свою первую морскую ванну Виктория приняла 30 июля 1847 года в зашторенной кабинке, одетая в сильно закрытый купальник: «Меня сопровождала на пляж моя горничная. Я вошла в купальную кабинку, разделась и стала купаться в море (впервые в жизни), мне помогала очень милая женщина, специально приставленная ко мне на время купания. Все это мне страшно нравилось до тех пор, пока я не окунулась в воду с головой и не испугалась, что сейчас захлебнусь». Она любила это прохладное море и терпеть не могла курорты с их термальными источниками. Рождество они встречали в Виндзоре: днем катались на санках, а вечерами собирались у камина. Альберт учил детей кататься на коньках по замерзшему пруду. Иногда, тепло укутавшись, они выезжали всей семьей на прогулку в санях, запряженных серыми пони, которых погоняли грумы в красных ливреях. Принц брал у кучера вожжи и под звуки бубенцов катал супругу с детьми по занесенным снегом дорожкам, и им казалось, будто они попали в настоящую сказку. В сочельник все собирались в личной гостиной Виктории. Гасили верхний свет и зажигали свечки на елках, установленных на столиках, на которых лежали подарки. Пели немецкие песни, а на следующий день устраивали маскарад. Дети участвовали в постановке небольших домашних спектаклей: как-то это была пьеса Джеймса Томсона «The Seasons» [48], в другой раз — «Rothkappchen», немецкая версия «Красной Шапочки». Театральные представления проходили в большой галерее Виндзорского замка. В декабре 1848 года сюда приезжал Кин-младший, чтобы выступить перед королевским семейством.

В своем дневнике Виктория описывала каждый спектакль, каждый поход в цирк или зоопарк, каждый праздник. Свои комментарии по поводу маскарадов она сопровождала рисунками: Вики в костюме принцессы из «Тысячи и одной ночи», Аффи в национальном шотландском костюме, чепчик самой младшей из дочерей... Когда на свет появлялся очередной малыш, Виктория, едва отойдя от родов, в тот же день принимала у себя в спальне все свое семейство. В день рождения каждого из королевских детей обязательно производили выстрел из пушки. А день рождения самой королевы отмечался как национальный праздник. В день ее двадцативосьмилетия четверо ее старших детей прочитали ей стихи на немецком языке и преподнесли четыре букета цветов, составленных из лилий, роз, сирени и дубовых листьев.

Осенью они бывали в Бальморале, где их ждали охота и пикники. Девочки и мальчики носили там килты, которые передавали друг другу по наследству вне зависимости от пола. Принц тоже надел килт и был немало удивлен, что шотландцы носят его прямо на голое тело. Виктория никогда не была так сильно влюблена в своего мужа, как во время их пребывания в Шотландии, и нигде не чувствовала себя такой счастливой, как в компании гилли: «Они никогда не бывают вульгарными, никогда не допускают бестактностей, они очень умны и хорошо воспитаны». Вместе с ними Виктория ела блюда местной кухни и, если вдруг они попадали под проливной дождь, сушила шерстяные чулки мужа у печки, топившейся торфом.

Иногда они отправлялись на рыбалку, выезжая ранним утром и возвращаясь лишь тогда, когда над озером всходила луна. Принц садился на весла большой лодки, а кто-нибудь из гилли играл им на волынке. Лендсир сопровождал их в этих поездках и запечатлел на своих картинах множество восхитительных моментов. Он рисовал королеву, когда та выпрыгивала из лодки, королеву на пони, королеву, встречающую Альберта с охоты... «Никакая другая королева не знала того счастья, какое познала я в этой жизни! Это будет весьма поучительно!» — воскликнула она, с волнением разглядывая эти романтические полотна.

Едва вернувшись в Лондон, Виктория сразу же «одурела» от происходящего вокруг, она охотно употребляла это слово, дабы передать то состояние нервозности, в котором постоянно пребывала в Букингемском дворце, и свою ностальгию по Шотландии, поскольку вновь начались проблемы с Пальмерстоном. В Бальморале королева заявила лорду Расселу, что не сможет чувствовать себя спокойной до тех пор, пока этот министр-«предатель» будет оставаться на своем посту.

2 августа 1849 года она совершила свою первую поездку в Ирландию. Шатер, разбитый на набережной для ее встречи, обошелся в 500 фунтов стерлингов. Пресса возмущалась по этому поводу, заметив, что гораздо полезнее было бы показать королеве нищих, умирающих от голода в своих лачугах с дырявыми крышами. Но Виктория ограничилась тем, что проехала через Корк в открытом ландо сквозь густую толпу людей, толкающих друг друга, чтобы поближе пробиться к ней. Она лишь пожала плечами, когда в Дублине ей сообщили, что заговорщики поклялись убить ее. Толпа, сквозь которую она проехала в сопровождении лорда Кларендона, казалось, была покорена «простотой ее манер». Это не ирландский народ плел против нее интриги, а ее собственный министр иностранных дел. Она только что узнала, что Пальмерстон, даже не проинформировав ее об этом, поставлял Гарибальди оружие, чтобы помочь ему освободить Сицилию. Прощаясь со своими верными ирландскими подданными, она махала им с яхты кружевным платочком и, направляясь обратно в Лондон, была полна решимости избавиться от Пальмерстона, этого поборника вредных революционных идей, которому принц придумал прозвище «Pilgerstein» [49].

Новый инцидент в Греции стал для них настоящим испытанием. В Афинах греческие власти арестовали некоего коммерсанта по имени дон Пасифико, он был португальским евреем, принявшим британское подданство. Чтобы освободить его, Пальмерстон принял решение отправить английский флот к греческим берегам. Оппозиция и королевский двор обвинили министра в том, что он собирается поставить мир на грань войны ради спасения какого-то сомнительного еврейского дельца.

Но Англия не могла допустить неуважения к своему флагу, своим интересам и своим подданным. Ничто так не распаляло Пальмерстона, как нападки на него в палате общин. Возможность продемонстрировать свой ораторский талант и стремление обратить аудиторию в свою веру заставляли его кровь приливать к щекам. Он говорил в течение пяти часов, «даже не выпив стакана воды», как заметила Виктория, и в какой-то момент воскликнул: «Каждое проявление недовольства совсем не обязательно ведет к войне! Как и все другие народы, Англия любит мир. Но именно осознание нашей силы толкает нас на защиту дела справедливости и чести. Как древний римлянин, который чувствовал себя в полной безопасности, ибо мог сказать: “Civis Romanus sum” [50], так и британский подданный, где бы он ни находился, должен иметь внутреннюю уверенность в том, что внимательный взгляд и сильная рука Англии всегда защитят его от несправедливости и ала».

Палата общин устроила ему настоящую овацию и отменила санкции, принятые против него палатой лордов. Восторженные почитатели заказали его портрет, чтобы подарить его леди Пальмерстон. Непревзойденного оратора чествовали в «Reform club» [51], одном из самых крупных виговских клубов в Лондоне, где был дан роскошный ужин из девяти перемен и восьмидесяти одного блюда. Пэм, как всегда, не смог обойтись без блестящей импровизации: «Главная идея, которая направляет внешнюю политику правительства Ее Величества, заключается в защите интересов Англии. И в сфере этих интересов благополучие не только нашей страны, но и всех других стран. Стоит ли повторять, что первейшая задача всех, кто служит в Форин офис [52], заключается в том, чтобы защищать честь, достоинство и права британского флага? А следовательно, в их обязанности входит защита соотечественников, в какой бы стране те ни находились! Господа, мы нация путешественников, исследователей и коммерсантов. Наши корабли бороздят все океаны. Наши сограждане высаживаются на любых берегах, диких и обжитых, дабы заботиться о здоровье и благополучии местных жителей, развивать там науку или торговлю, а главное — дабы зажечь в районах, пребывающих во тьме, свет нашей христианской веры».