Маршал Ней: Храбрейший из храбрейших

Если для борьбы с узурпатором сразу же подумали о Нее, то не только в силу его популярности в армии, но, в первую очередь, из-за его поведения в апреле 1814 года. Не он ли говорил, что именно благодаря ему произошло отречение Наполеона? В окружении Людовика XVTII ошибочно полагали, что страх перед императорскими репрессиями компенсирует самую опасную черту Нея — недостаточную искренность его роялистских чувств. Но резкость маршала в Фонтенбло, о чем Ней часто с гордостью вспоминал, всё же не переходила во враждебность. Следовательно, отношение к нему Наполеона не могло служить гарантией преданности маршала королю, на что последний рассчитывал.

Ней намерен посадить авантюриста в железную клетку. Он твердо верит, что Франция больше не желает видеть Наполеона, об этом же супруга маршала не раз заявит своей подруге Гортензии, герцогине де Сен-Лё милостью Людовика XVIII. Госпожа Ней говорила: «Мой муж лучше, чем другие, может оценить ужасное положение, в которое вверг себя Наполеон». ^{363} Маршал считает предпринятое Бонапартом результатом помешательства или актом отчаяния. Это мнение разделяло окружение короля и, в свою очередь, оказывало влияние на маршала. Ещё 11 марта Ней говорил господину де Бурена, супрефекту Полиньи, что, несмотря на быстрое продвижение Бонапарта, следует идти прямо на него. Маршал выражал уверенность, что ему удастся схватить Наполеона и привезти в железной клетке. Очевидно, выражение понравилось Нею, он превратил его в лозунг. На замечание собеседника, что, мол, лучше было бы доставить Наполеона мёртвым на простой повозке, маршал отвечает: «Нет, вы не знаете Париж. Нужно, чтобы парижане видели его».

Возбуждение маршала нарастает по мере поступления дурных вестей. Едва показав свою легендарную треуголку, Император вернул себе трон. С того момента как полкЛабедуайера перешёл на сторону «разбойника», императорская армия, как катящийся снежный ком, непрерывно росла по мере своего продвижения. Префект Соны и Луары пишет Нею, что жители Шалона хотят помочь Наполеону и препятствуют отправке двадцати артиллерийских орудий, поэтому он, префект, намерен вскорости покинуть город, где уже сейчас открыто носят трёхцветные кокарды. Можно смело сказать, что последней надеждой сторонников короля оставался маршал Ней.

Герцог де Майе, камер-юнкер Месье, с плохо скрываемым пессимизмом сообщает Нею, что граф д’Артуа покинул Лион, когда не смог заставить солдат, находившихся под его и Макдональда командованием, прокричать положенное «Да здравствует король!». Этот отъезд представлен маршалу как движение в направлении Мулена, хотя речь шла о поспешном возвращении в Париж. Ней решает присоединиться к Месье в Роанне. Для подготовки к отъезду, Майе на некоторое время покидает маршала, но по возращении он обнаруживает, что тот поменял планы и намерен идти с войсками в направлении Лон-ле-Сонье, маленького городка в департаменте Юра, куда прибывает в ночь с 11-го на 12 марта: «Нужно идти на Бонапарта!» Ней горько сожалеет, что Лион был легко сдан, даже без попытки организовать защиту на переправе через Рону. Он обвиняет Месье, который должен был сначала направиться в Гренобль, чтобы атаковать Бонапарта, и Макдональда, который не доверяет собственным войскам. «В отступлении невозможно выяснить, собираются ли солдаты исполнить свой долг. Это проверяется в бою». Нею предпринятое Наполеоном кажется счастливым случаем, так как, по его выражению, теперь состоится пятый акт трагедии под названием «Наполеонада», её развязка.

А ситуация, сложившаяся к тому времени, далеко не блестяща: мало патронов, не хватает лошадей для артиллерии. Что же касается солдат, то в казармах их ещё можно было заставить помнить о долге, но в контакте с населением они перестают подчиняться, как только заслышат шаги победителя при Аустерлице. Ней располагает лишь 6000 штыков, в то время как у Наполеона уже 14 000. «Нас будет меньше, но мы его сотрём в порошок, — утверждает маршал, — я возьму ружьё у стоящего рядом гренадера и дам пример другим, покажу, как следует пользоваться оружием».

Пока что, не имея возможности действовать, это он, а не Наполеон находится в клетке, расхаживая по просторному номеру гостиницы «Золотое яблоко». Небритый, в пропотевшей рубашке, князь Москворецкий уже три дня не разувался. Как и прежде, его всклокоченная рыжая шевелюра кажется вершиной большого пламени. Маршал выслушивает тревожные донесения местных начальников, которые преувеличивают самые нелепые слухи о «деспоте, покинувшем остров». Как безумный, он непрерывно шагает по спальне и гостиной своего номера. Отдаёт приказ арестовать офицера, выкрикнувшего «Да здравствует Император!», отправляет на разведку в Макон переодетых жандармов и диктует письма, в частности, письмо, адресованное Сюше: «Мы на пороге большой революции. Только вырвав зло с корнем можно надеяться, что несчастья удастся избежать». Обстановка заставляет маршала реально взглянуть на вещи, в письме он уже употребляет осторожное …можно надеяться, что…». Кажется, в душе Нея уже началась ночь главных вопросов, ночь с 13-го на 14-е.

Наполеон уже в Лионе. На площади Белькур он проводит смотр войск, при крайнем возбуждении и энтузиазме собравшихся. Когда Гривель, инспектор Национальной гвардии департамента Юра, предлагает Нею лично мобилизовать добровольцев в поход на Доль, маршал с раздражением отвечает: «Когда я отдам приказ, добровольцы подчинятся. Здесь все действуют добровольно, мне не нужны ни плачущие, ни хныкающие». Маршалу показывают прокламацию Императора, адресованную армии, он делает вид, что текст его не очень интересует, но тем не менее прочтёт его несколько раз. «Так больше не пишут, обращаясь к солдатам, — признаёт Ней в разговоре с префектом департамента Юра и адъютантом Месье. — Королю тоже следовало бы обращаться подобным образом. Именно так разговаривают с солдатами, когда хотят поднять их». Увидев фразы Императора, услышав их звонкое военное звучание, от которого он отвык в окружении Бурбонов, Ней начинает колебаться. Да, совсем недавно он сказал: «Если бы я мог обеспечить триумф короля, я бы стал освободителем отечества». А по утверждению одного лионского торговца, который, как полагал Наполеон, пользовался поддержкой Австрии, Ней по поводу прокламации с возмущением заметил:

— Пустое! Его обычная болтовня!

Но уже бессознательно он ищет основания и причины не быть верным слову, данному королю. Его обвинения отчётливые и острые, как удары ножа, достаются графу д’Артуа, который «никогда не удостаивал маршала Франции приглашения в свою карету» и который сегодня оставил Нея без войск и без инструкций. Ней также обвиняет короля, который, вопреки его советам, не сохранил Старую гвардию подле себя, и эмигрантов, которые при дворе унижали княгиню Москворецкую. С застывшим и торжественным лицом Ней касается и своих отношений с Императором: «Этот безумец никогда не простит мне своего отречения. Не пройдёт и шести месяцев, как он прикажет казнить меня». Данная фраза выдаёт его озабоченность своими личными интересами, будущим положением в случае реставрации имперского режима. Чаши весов колеблются, Ней взвешивает все «за» и «против». Он весь в сомнениях ещё до того, как приходит приглашение. С этого момента ему трудно примирить своё настоящее положение с прошлым.

На улицах Лон-ле-Сонье маршал, ещё верный королю, призывает солдат и унтер-офицеров объединиться вокруг знамени с лилиями. Он всячески обличает «безумца», который ищет предателей и своими действиями может привести лишь к гражданской войне. Относящиеся без всякой симпатии к Бурбонам солдаты, тем не менее, почтительно слушают его, расходятся и снова собираются неподалёку, чтобы проклясть короля. Они на грани открытого мятежа. Один за другим города сдаются Наполеону: Шалон и — что особенно важно — Макон, откуда Ней намечал нападение на императорскую армию. Понимая всю трудность своего положения, маршал вздыхает: «Обычно, когда все необходимые приказы отданы, я ложусь спать, но сегодня у меня нет ни минуты отдыха».