Музыка= радость и боль моя

Известно, что есть либретто оперы о великом Кобзаре, сделанное А. Дейчем, — оно ждет композитора.

Говорю я это к тому, что время обязывает творческих работников принять участие в создании новых произведений, посвященных гению Шевченко.

1961

Послесловие к юбилею

Я хотел бы сегодня сказать то, что не успел сказать на сцене Большого театра в день своего юбилея. Человек не может жить, трудиться, творить вне общества. В этот знаменательный день, слушая аплодисменты, держа в руках букеты роз, я с душевной взволнованностью вспоминал тех людей, с которыми счастливо свела меня жизнь. И в первую очередь старых партийцев, профессиональных революционеров, чья молодость прошла в ссылках, в скитаниях, в эмиграции, тех, кто руководил нашим государством в трудные послереволюционные годы. Это были люди необычайно привлекательные своими душевными качествами. Их нравственная суть оказала влияние на всех нас. Мне посчастливилось встречаться с Керженцевым и Кржижановским, Семашко и Луначарским, Дмитрием Ульяновым и Чичериным.

Разве можно забыть беседы о Моцарте, которые вел со мной более полувека назад Чичерин, его тонкие замечания о музыке Бетховена и Моцарта. Какое впечатление произвёл двухтомный труд Чичерина о музыке Моцарта!

А как можно не восхищаться необозримым кругом интересов и познаний крупнейшего ученого, старого большевика Глеба Максимилиановича Кржижановского. Каждая встреча с ним была для меня праздником... Если бы не было этих людей, то быть может, иначе сложилась бы моя жизнь в искусстве...

...Необычайное доверие оказал мне, начинающему певцу, Немирович-Данченко. Это было в двадцатые годы, когда я работал в Свердловской опере. Письмо из Москвы с эмблемой чайки, за подписью Немировича-Данченко, приглашало меня принять участие в гастролях по странам Европы и Америки с труппой Музыкального театра. От этой поездки я, правда, отказался, но доверие великого режиссера мне было очень дорого.

Позже, когда я уже был солистом Большого театра, Владимир Иванович неожиданно пришел на оперу “Ромео и Джульетта”. Разбирая спектакль, он сказал: “Вы — храбрый человек. Я понимаю, что Вам трудно, но поскольку Вас окрыляет смелая творческая мысль, творите, не останавливаясь”. Немирович-Данченко всегда был для меня высшим авторитетом. Он вселил в меня дух исканий. И когда у меня бывают сомнения, я всегда мысленно возвращаюсь к встречам с ним...

...Я за многогранность человеческую, а в искусстве — тем паче. Но себя считаю прежде всего певцом, а только потом режиссером... В 1912 году Лапицкий основал в Петербурге Театр музыкальной драмы. Он стремился бороться против рутины в оперном искусстве, против излишней условности. Принцип правдоподобия, декларируемый этим театром, себя не оправдал. Приведу один лишь пример. В опере “Евгений Онегин” Татьяна подплывала к Онегину на лодке. Она выходила из лодки и босиком шла к нему. На сцене, как вмятины, оставались мокрые следы, как это бывает в жизни. Куда привели эти следы сегодня? Я думаю, что стремление к такому правдоподобию многих сбило с пути, из-за него опера отстала в своем развитии.

1980

Дороги войны

Война ворвалась в нашу жизнь внезапно. Перед нами, артистами Большого театра, встал главный вопрос: как помочь фронту? Многие считали, что для музыки сейчас не время. Но жизнь рассудила по-своему. Уже первые месяцы войны показали, как важно и нужно для фронта наше искусство, как бойцы ждут концертные бригады в короткие часы затишья.

В середине октября основная труппа ГАБТА эвакуировалась в Куйбышев. Добирались кто как мог. Сесть в поезд было практически невозможно. Мы 14 суток ехали на машинах. В Куйбышеве долгое время жили в железнодорожном вагоне. Концерты наши в Куйбышеве начались практически сразу, а вот наладить работу театра оказалось нелегко. Во время эвакуации фашисты разбомбили эшелон с декорациями и костюмами. Погибли сопровождающие его рабочие сцены и заведующий постановочной частью театра Л. Исаев. Декорации писались заново, но возобновить костюмы в условиях военного времени и в очень короткие сроки было невозможно. Тогда дирижер театра С. Самосуд предложил единственно реальный выход из создавшегося положения: нужно ставить спектакли, в которых артисты смогут выступать в своих обычных концертных костюмах. Таким образом первыми спектаклями театра в Куйбышеве стали “Евгений Онегин” и “Травиата”. Премьеры прошли с блеском, и я уверен, что зрителям даже не приходило в голову, что герои на сцене одеты “не по форме”.

Жизнь постепенно налаживалась, но мысли каждого были обращены к Москве. Я часто бывал в Москве. Пел в госпиталях и на заводах, в Краснознаменном зале ЦДКА и на киностудиях, которые снимали фильмы “Концерт — фронту”. Но самым памятным выступлением навсегда остался концерт 6 ноября 1941 года, когда на станции метро “Маяковская” фронтовики и рабочие столицы собрались на праздничное заседание, посвященное 24-й годовщине Октябрьской революции. Осаждаемая врагами Москва не нарушила своей традиции. В ночь перед концертом готовилась импровизированная сцена, на платформе устанавливали стулья, привезенные из разных залов и театров. Артистическими и гримерными стали вагоны метро по одной стороне платформы. Военная летопись рассказывает, что за два часа до начала праздничного концерта множество вражеских самолетов двинулось к Москве для нанесения массированного удара. Но зенитные батареи не пустили врага.

Главной нашей работой военных лет были концерты в воинских частях на передовой и в прифронтовой полосе. В 1941 году на фронтах выступало более 4 тысяч концертных бригад. Мы готовились к выступлениям серьезно и тщательно, прекрасно понимая, что война не дает права ни на какие скидки. Выступали в концертных костюмах. “Главным” музыкальным инструментом, как правило, был баян. Землянки, уцелевшие хаты, а иногда просто лесные поляны становились сценой. Вспоминаю наши поездки с Максимом Дормидонтовичем Михайловым. Невысокий, плотный, иногда с седой бородой, Михайлов (Сусанин) так просто и светло пел о родной земле, что замирали люди, и я видел на глазах слезы. На фронтовых концертах мы спели с Максимом Дормидонтовичем много дуэтов. Особенно полюбился солдатам “Яр хмель”, часто нас засыпали заказами.

Длинны дороги войны. Повидали мы и страшное, и смешное. Однажды в январе 1942 года долго искали воинскую часть, в которой предстояло выступать. Замерзли страшно. Когда наконец добрались до места, то с удовольствием обогрелись у раскаленной добела печки. И кто бы знал, каких хлопот она нам наделает. Вышел на сцену, вдруг чувствую: откуда-то сверху брызги. Уж не дождь ли среди зимы? Рядом М. Рейзен с удивлением разглядывает залитые водой ноты. Оказалось, что от печной трубы загорелся чердак, потом занялась и крыша. А вода — это растопленный огнем снег. Заметили пожар далеко не сразу, так что к концу концерта и артистам и слушателям пришлось срочно расходиться.

Жизнь концертных бригад на фронте была нелегка. Но прошло вот уже 40 лет, а я никак не могу забыть то чувство смущения, даже вины, которое мучило меня на фронтовых концертах... Ведь бойцы, сидящие перед нами, часто мои ровесники, шли в бой, умирали, а мы все-таки оставались в тылу. Не корил ли нас солдат в свой последний миг?

Недавно я получил письмо от бойцов 165-й стрелковой дивизии: “Дорогой Иван Семенович! Из газеты “Правда” от 15 января 1985 года мы узнали, что Вы уже давно шефствуете над детским хором в селе Марьяновка. В июле 1941 года наша дивизия в этом селе отбивала яростные атаки 6-й немецкой армии и 1-й танковой армии Клейста, которые рвались в Киев. В течение двух недель немцы топтались на месте, теряя живую силу и танки, но очень много наших товарищей полегло в тех боях. Вот почему нам так дорого село Марьяновка...”.

9 Мая мы обязательно встретимся с ними в Марьяновке, и я с детьми спою на братской могиле. Нашим детям и внукам предстоит беречь мир, и пусть святой традицией станет для них светлая минута памяти в день Великой Победы!