Коко Шанель. Жизнь, рассказанная ею самой

На следующий день пришел Пьер Вертхаймер. Только его не хватало! Едва сдержалась, чтобы не съехидничать, мол, пришли полюбоваться на поверженную Шанель?

Но он просто попросил поговорить.

– Мне некогда, я работаю.

– Тогда я посмотрю.

Выгнать бы, только как, если я от него зависела? Ну и пусть смотрит, может, надоест и сам уйдет?

Он сидел и смотрел, как я доделывала костюм, не вошедший в коллекцию. Это продолжалось долго, манекенщица терпеливо стояла, Вертхаймер терпеливо сидел. Немного погодя я про него вовсе забыла. Сидит, ну и пусть сидит!

Мои руки лепили из ткани нечто, я вспомнила Дягилева и Нижинского, Лифаря и Стравинского, Анну Павлову и Шаляпина… всех русских, которые на моих глазах умирали ради роли и с ней же рождались заново. Я творила…

Костюм был готов, манекенщица ушла, я знаком подозвала следующую. И снова колдовала, словно сама себе объясняя, что еще нужно сделать, как исправить, чтобы получилось идеально. Пьер молча ждал…

Через несколько часов, когда руки перестали меня слушаться, работу пришлось прекратить. С трудом поднявшись с колен (гордо отказалась от протянутой Пьером руки: «Сама справлюсь!»), я присела на стул совершенно без сил.

Рядом сидели два пожилых человека, столько лет воевавших друг с другом. Теперь нас объединило нежелание признавать, что мы пожилые, что нас хотели бы списать со счетов, что наше время прошло…

– Габриэль, неудивительно, что ваши модели не принял Париж, он устал от войны и разрухи. Парижу нужно время, чтобы вернуться к нормальной одежде, а пока ваше место в Америке, там любят удобную одежду. Коллекция будет иметь успех в Америке.

Я с изумлением смотрела на своего давнего противника, Пьер говорил то, что думала я сама.

– Вы правы. На Париже мир не заканчивается, хотя я очень люблю этот город.

– Я тоже.

Уже перед самым расставанием, когда он проводил меня до «Ритца», я вдруг спросила:

– Пьер, а ведь вы любили меня…

– Любил? – Вертхаймер слегка пожал печами. – Почему в прошедшем времени?

– Спасибо…

Примирение состоялось, но это вовсе не означало, что мы перестали ссориться. Однако весь вечер я думала о Пьере Вертхаймере, вспоминая прежние годы. А ведь он был красив, высок, строен и умен. Почему я тогда не обратила на Пьера внимания? Кажется, впервые пожалела, что жизнь нельзя вернуть лет на тридцать назад.

Но тут же решила, что ничего хорошего из такого романа не вышло бы. Разве можно иметь любовником своего делового партнера? Кому-то обязательно пришлось бы уступать. Вполне понятно, что это была не я, значит, довольно скоро перестала уважать любовника. Нет, лучше иметь таких, с кем делами не связана.

«Провальная» коллекция действительно имела огромный успех по ту сторону океана, Америка «шанелезировалась» не только благодаря духам, но и благодаря твидовым костюмам «от Шанель». Коллекция ушла в Америку, разошлась по магазинам, в том числе и Парижа, то, что не приняли журналисты на подиуме, с восторгом приняли женщины! Улица сделала это вопреки газетам. Я не понравилась Парижу? Неважно, я пришлась по

душе всему остальному миру. И вдруг оказалось, что на Париже свет клином не сошелся. Как бы я ни любила этот город, теперь я могла обойтись и без его признания!

Мир от-кутюр в Париже предал меня анафеме. Работать на массовое производство?! Конечно, а что ей остается, если на подиуме освистали.

Я презирала их всех! Они ни черта не смыслили в одежде, потому что просто соединять между собой куски ткани не значит уметь одевать женщин. Я знала, что моя простота еще потребуется, и не только в Америке, к ней вернется и Франция!

И все же по настойчивой просьбе вступила в их профсоюз. От одного слова «профсоюз» меня тошнило, слишком памятна забастовка тридцать шестого года, перечеркнувшая жизнь. Как можно загнать в организацию совершенно несовместимых людей? Заставить подчиняться правилам тех, кто призван эти правила разрушать, причем дважды в год – по числу сезонных показов?

Конфликты с этим самым профсоюзом у меня начались довольно быстро. Фотографировать свои модели только в определенное время, ни днем раньше. Это еще что?! Я фотографирую, когда все готово и когда есть погода. Твидовые костюмы нелепо снимать в летнюю жару или, наоборот, на снегу. Манекенщицы будут выглядеть дурацки, они же чувствуют погоду на себе. Снимать в помещении, где искусственные деревья, искусственная листва, снег, солнце?.. Ни за что! У меня все настоящее.

Хотя, должна признать, это был всего лишь повод для ссоры. Ссоры самой тоже не было, просто я хорошо понимала, что не желаю находиться в союзе с теми, для кого мода просто «способ самовыражения», а подиум место демонстрации «шедевров» из бумаги и консервных банок.

Я не принимаю показов, где присутствуют сотни человек. Что можно увидеть с десятого ряда зала?

Я не люблю, когда лица манекенщиц раскрашены так, словно они из дикого племени. Лица должны быть человеческими, ведь одежда для людей, а не для монстров.

Я не считаю хорошим платье, в котором трудно поднять руки, манекенщицы должны двигаться свободно, а не судорожно перебирать ножками, боясь свалиться. Знаете, способ проверки удобства одежды? Сложите руки на груди, это требует максимальной свободы движения. Если вам неудобно – грош цена такой одежде.

Но всего этого не было на подиумах у тех, с кем я состояла в одном союзе. Они считали меня старой, а я их глупыми. Какой уж тут союз? Я вышла из него.

Однако они зря думали, что старуха уже ни на что не способна. Моими заказчицами снова стали женщины с именами, я одевала актрис, жен президентов и королей, жен политиков, богачей… а еще просто половину мира, потому что одежду в стиле Шанель можно приобрести в магазинах. Наверное, это даже важнее, чем мои костюмы на Роми Шнайдер или Жаклин Кеннеди, на Бриджит Бардо или Марлен Дитрих…

Come back! Я вернулась! Начался новый период моей работы и жизни. Оказывается, и в семьдесят один год можно начать все сначала.

Но чтобы вернуться, нужно сначала прийти, а потом уйти…

Маленькое черное платье и я

В те годы, когда появилось маленькое черное платье, я была абсолютной законодательницей моды. Модные журналы писали преимущественно обо мне, любая модель, предложенная мной, даже если она отличалась от предыдущей всего лишь мелкой деталью, становилась сенсацией. Журнал «Вог» сравнил сделанное мной платье с автомобилем: «Это «Форд», созданный Шанель».

Родилось оно случайно и не случайно. В театре я сидела в ложе, пытаясь найти взглядом кого-то из знакомых, даже не помню кого именно. Искала и не могла отыскать, но не потому что толпа была слишком большой, она была слишком пестрой. В антракте прошлась по фойе и снова обратила внимание на то, что не вижу лиц, у любой дамы в глаза бросался, прежде всего, цвет ее наряда.

В этой пестрой толпе не было по-настоящему элегантных женщин. Замечательные платья, даже сшитые в моем ателье, но все не то… Чего-то не хватало. Или было слишком много.

Я пыталась понять, чего именно, и вдруг осознала – цвета! Сообразив это посреди ночи, отправилась к шкафу перебирать собственные платья. Не то… не то… не то… Вот – черное! Лишь черное платье выглядело по-настоящему элегантным.

До этого черный носили только будучи в трауре, но я показала, что маленькое черное платье может быть отличной основой для любого времени суток и любой ситуации. Белые воротники и манжеты делали его строгим и деловым, множество украшений – нарядным, а роскошные колье – вечерним. Само платье при этом было практически незаметно, оно лишь подчеркивало фигуру женщины и красоту ее кожи.