Госпожа Рекамье

Казнь была назначена на следующее утро, нельзя было терять ни минуты. Г-жа Рекамье вернулась домой, спросила почтовых лошадей и через час выехала, полная решимости сделать всё, что в ее власти, чтобы спасти несчастного… Она увиделась с французскими властями в Риме и нашла их непоколебимыми. Генерал Миоллис был вежлив и участлив, но не мог ничего сделать. Де Норвен повел себя жестко и почти угрожающе: в ответ на настойчивые мольбы г-жи Рекамье он напомнил ей, что не пристало изгнанницевмешиваться в дела имперского правосудия. На следующее утро она вернулась в Альбано, в отчаянии от безуспешности своих ходатайств и преследуемая образом несчастного… Днем исповедник рыбака пришел к ней и принес ей благословение казненного.

Надежда на помилование поддерживала его до самого того момента, когда ему завязали глаза перед расстрелом; ночью он спал; утром, прежде чем взойти на повозку, ибо его казнили на берегу, немного поел, а его глаза беспрестанно были обращены в сторону Рима: он всё еще надеялся увидеть «французскую синьору», везущую помилование. Этот рассказ, не уменьшив сожалений г-жи Рекамье, всё же успокоил ее воображение уверенностью в том, что хотя ее вмешательство и не спасло узника, оно по меньшей мере скрасило его последние часы.

Комментарий Шатобриана в «Замогильных записках» просто восхитителен: «Есть молчаливая кровь и кровь, которая вопиет: земля молча пьет кровь, пролитую на поле брани, но когда льется кровь мирных жителей, земля испускает стон. Бог слышит его и отмщает. Бонапарт убил рыбака из Альбано; несколько месяцев спустя он отправился в изгнание к рыбакам с острова Эльба, а после умер среди рыбаков с острова Святой Елены».

Несгибаемый Норвен неслучайно был раздражен: Французская Империя рушилась. Наполеон не мог противостоять созданной против него шестой коалиции, в которой к русскому царю примкнули Пруссия и Швеция. На сей раз фронт растянулся от Мекленбурга, где действовал шведский наследный принц Бернадот, до юга Богемии под контролем принца Шварценберга, проходя через Силезию, где его поджидал Блюхер: 500 тысяч человек, готовых напасть, по отдельности или все сразу, на наместников императора. Тот же пытался бросить основные силы на Лейпциг, чтобы атаковать одновременно Блюхера и Шварценберга. Сражение, проходившее с 16 по 19 октября, обернулось катастрофой. Наполеон поспешно отступал к Франции. Но его противники решились его преследовать: вторжение стало неминуемым. Французская кампания, самая неумелая из всех, что вел император, начнется с нового года, а 31 марта 1814 года Париж подпишет капитуляцию.

Когда Жюльетта вернулась во дворец Фиано, она не могла не обсуждать со своими французскими друзьями то положение, в котором оказалась ее страна: она, должно быть, испытывала смешанные чувства, ибо освобождение стольких покоренных народов, крушение самодержавного режима, конец ее изгнания и изгнания близких ей людей — г-жи де Сталь, Матье де Монморанси, Эльзеара де Сабрана, за полтора года до того посаженного в тюрьму, — означало также поражение и иноземное вторжение.

Той осенью 1813 года ее маленький кружок расширился: к нему присоединились г-н Люллен де Шатовье, друг г-жи де Сталь, которого она встречала в Коппе, барон Огюст де Форбен, пылкий и одухотворенный художник, состоявший в связи с Полиной Бонапарт, а также безупречно любезный г-н д'Ормессон. Двое последних ухаживали за прекрасной хозяйкой, причем первый проявлял в этом наибольшее упорство. Форбен, который при Реставрации станет директором национальных музеев, долгое время останется другом г-жи Рекамье. Встретился ли ей другой изгнанник, только что прибывший в Вечный город, — бывший член Директории Баррас? Вряд ли.

Огюст де Шабо только что уехал в Неаполь. Он писал Жюльетте, что местные властители — Мюраты — ждут ее там и, если она пожелает, окажут ей теплый прием. Этого было достаточно, чтобы она решилась отправиться к Паузилиппо, у подножия которой открывался чудесный залив.

В краю короля Иоахима…

В первых числах декабря г-жа Рекамье покинула Рим в сопровождении Амелии, которая уже бегло говорила по-итальянски и начинала постигать музыку, и кавалера Когилла, знаменитого английского антиквара, который, как и Жюльетта, путешествовал в экипаже, со своими людьми, используя почтовых лошадей. Дороги были так ненадежны, что Шабо посоветовал своей прекрасной подруге попросить у Миоллиса вооруженный эскорт, по меньшей мере на подвластной ему территории. В пути произошло курьезное происшествие: на почтовых станциях англо-французский поезд уже поджидали готовые лошади с форейторами, экипажи перезакладывали с феерической быстротой. Выяснилось, что впереди ехал курьер, извещая о появлении двух карет. Г-жа Рекамье поняла, что их принимают за кого-то другого, но всё же решила воспользоваться этой ошибкой. Таким образом в Террацину, где собирались остановиться на ночлег, прибыли рано. Г-жа Рекамье занималась своим туалетом в ожидании ужина, когда во двор под звон бубенцов въехали два экипажа, и вскоре на лестнице загремел рассерженный мужской голос: «Где эти наглецы, что всю дорогу воровали у меня лошадей?» г-жа Рекамье тотчас узнала голос Фуше и со смехом вышла из номера: «Вот они, это я, господин герцог». Фуше был несколько смущен. Он спешно направлялся в Неаполь с поручением императора: необходимо было заручиться верностью Мюрата его шурину.

По словам г-жи Ленорман, Фуше, поговорив какое-то время с г-жой Рекамье, дал ей совет соблюдать осторожность: «Помните, мадам, надо быть незаметным, когда ты слаб…» — «И справедливым, когда ты силен!» — якобы ответила его собеседница… Просто историческая фраза… Но этот диалог был вполне в духе обоих путешественников…

Прием, оказанный королем Иоахимом (официальное имя Мюрата) и королевой Каролиной, был что ни на есть изысканным: не успела Жюльетта остановиться в гостинице «Великобритания» в Киайе, как к ней явился царедворец с посланием от государей. Они предоставляли в ее распоряжение все возможные средства, чтобы она могла вести в Неаполе жизнь, хоть отчасти напоминающую ее блестящее парижское житье: ложи в главных театрах, лучшие места на празднествах, которые они организовывали, заботу о ее здоровье и удобствах.

И всё же чета Мюратов пребывала в крайней озабоченности. Их возвысил император, сделавший своего зятя последовательно военным комендантом Парижа, маршалом, адмиралом, великим герцогом Клевским и Бергским, а затем, после экспедиции в Мадрид, закончившейся памятной резней, наградил этой синекурой — Неаполитанским королевством… И хотя Мюрат оставался закоренелым рубакой, первым вступившим в Вену в 1805 году и в Москву в 1812-м, он очень серьезно относился к своему королевскому титулу. Власть завораживала его. Мысли о возможном распаде наполеоновской империи и перегруппировке европейских сил его тревожили. У Мюрата не было никакого желания расстаться с троном.

Каролина его в этом поддерживала… Надо помнить, что самая юная из трех сестер Бонапарта была и самой умной, и самой пробивной. Она любила играть в государыню, а одному Богу известно, сколько ей пришлось ждать, чтобы прийти к этому после всех остальных женщин в семье: после Жозефины, которую она терпеть не могла, после Гортензии, после Элизы… Каролина была менее высокомерной, менее надменной, чем Элиза, но она метила дальше. Она не любила рассусоливать и могла быть резкой и категоричной. При всем при том она умела нравиться, когда того желала. Вертела, как хотела, двумя своими известными любовниками — Жюно и Меттернихом. Талейран говорил, что у нее «голова Макиавелли на теле красивой женщины», а ее брат признает на о. Святой Елены, что у нее был стальной характер и безграничные амбиции.

К моменту приезда прекрасной изгнанницы (само по себе то, что они оказали королевский прием жертве Наполеона, было уже знаменательно), Мюраты задавались вопросами: их только что призвали вступить в коалицию против Наполеона. Англия и Австрия, очевидно, хотели привлечь Неаполь на свою сторону. Граф фон Нейпперг был отправлен к ним с чрезвычайным поручением от Габсбургов. Фуше только что покинул их, призвав к обратному. Что они станут делать?