Горячие точки

Четыре года прошло, а кажется, уже вечность. Впрочем, так и есть, эпоха прошла. Нет больше ни государства, казавшегося нерушимым вечным монолитом, ни веры – кто помнит сегодня о «неизбежном торжестве коммунизма», ни семьи, ни дома, ничего нет. Есть лишь эта позиция русского добровольческого отряда, затерянного в боснийских горах за тысячи километров от России. Есть мы, двадцать русских мужиков, попавших сюда кто почему. И этот пятачок, увы, сегодня для меня самое надежное место на всей земле, потому что хотя бы здесь меня не предадут, не выстрелят в спину.

...Из армии я вылетел тогда же в 91-м. Отказался продать азербайджанцам промедол со склада «НЗ», и меня элементарно «подставили», подсунув через неделю мне в аэропорту сверток с анашой. Под суд не отдали – слава Богу! – но пинок под зад получил хороший. За месяц уволили. На мое место приехал новый доктор, но уже из Баку...

Вернулся домой, в Москву. Попробовал работать на «скорой», но быстро надоело. Тут меня дружок и уговорил устроиться к нему в районную поликлинику.

...Она пришла ко мне с растяжением щиколотки. Подвернула ногу на яме у подъезда. Как увидел ее – защемило сердце. Банально? Конечно. Но защемило – истинный крест! Понял я вдруг, что пришел конец моей предыдущей жизни. И хотя был я тогда женатым, сыну четыре года было, жену по-своему любил, берег, уважал, понял я – все потеряно из-за этой рыжей женщины-девочки, с горячими шоколадными глазами.

Так и вышло. В том далеком тропическом, жарком мае, началась наша любовь. Началась самым противоестественным способом. В день их свадьбы. Шестилетия. Когда мы, не в силах более мучиться, целовались, озверело тиская друг друга в объятиях, на опустевшей кухне.

С тех пор день ее свадьбы был еще и нашим днем. День наш! И лишь ночь превращала ее опять в жену-именинницу...

Из поликлиники я ушел. Позвали меня в частную маленькую клинику на ночные дежурства. Очень это удобно оказалось. Ночь – в клинике. День – в полном моем распоряжении. Я часами ждал ее у школы, где она учительствовала в младших классах...

Эх Ленка, Ленка! Милая сумасбродная женщина. До какой же стадии может томить нас сердечная мука? Ленка! Женщина-кошка!

Наш путь любви – это крестный путь сплетенных наших тел через бесчисленные гостиницы, леса, квартиры друзей, подъезды, кафе... Мы доходили до беспредела, до бесстыдства...

От этих воспоминаний на меня накатывает такая сводящая скулы одурь, что я вдруг рычу и бью кулаками по столу. К черту! Так и знал, что дежурство закончиться чем-то подобным.

Самое тяжелое – это такие вот приступы воспоминий, когда шалая память, сорвавшись с привязи реальности, несется вскачь в те дни, в те дома, в те постели...

Неожиданно слух улавливает далекий рокот пулеметной очереди. На него тут же накладывается еще один. За ним еще. Несколько мгновений вслушиваюсь в нарастающую перестрелку и интуитивно понимаю: началось что-то серьезное. Это не ленивая «перебранка» дежурных расчетов, не пальба с перепою в белый свет, как в копеечку, и не заполошный огонь перепуганного новичка. Нет, очереди густо накладываются друг на друга, сплетаются, нарастают, упрямо выискивают кого-то.

Машинально смотрю на часы – половина третьего. Хватаю тангенту станции.

– Вук, ответь Краине!

Спустя несколько мгновений откликается «Вук» (волк, по-сербски). У микрофона не Бранко. И это тоже подтверждает мои мысли.

– Что там у вас?

– Напад, – коротко отвечает незнакомый серб. – «Муслики» со стороны «Цервеной горы» лезут. Но сколько, пока не знаемо.

Мусульманского наступления мы ждем давно. Так давно, что даже устали. Уже больше месяца по всем телеканалам комментаторы всех цветов и мастей радостно сообщают, что в наш район стягиваются отборные части двух мусульманских корпусов. То и дело над нашими позициями нарезают небо натовские разведчики. Кого только не стянули сюда против нас. «Мусульманы» усилены афганскими и саудовскими моджахедами. Небо под контролем авиации НАТО, госпиталя – немецкие, их же и истребители-бомбардировщики. С флангов и в городе «мусликов» прикрывают французы и англичане...

– Все флаги в гости к нам, – философски подытожил как-то этот подсчет склонный к метафорам Пират. – Фигня! Прорвемся! Главное, гранат побольше, да чтобы в спину не стреляли, – заканчивает он одним из наших тостов.

Выбегаю на улицу будить отряд. Но в блиндаже, где спят ребята, уже горит свет. Все одеваются молча и как-то отрешенно.

Вообще, в облачении мужчины перед боем есть что-то не от мира сего.

...Свой китайский «лифчик» я добыл в Таджикистане в прошлом году, когда ездил в гости к своему дружку – начальнику разведки одного из полков 201-й дивизии. Точнее, добыл его он в каком-то рейде и подарил мне.

...Мы не торопимся. Долгий солдатский опыт подсказывает, что если уж началось, то никуда теперь война от нас не денется.

«Накаркал», – думаю я, вспоминая свои мечты после сна. В далекую перестрелку включается протяжное уханье минометов.

Пальцы привычно заняты своим делом. В наградные карманы легко ныряют магазины к автомату, отдельно ракетницы. На ключицы в маленькие кармашки – две гранаты. Еще четыре рифленных чугунных картофелины заталкиваю в карманы куртки. За спину рюкзачок с медикаментами – рюкзачок сына. Он мне его сунул «на память» перед отъездом.

Милый мой Ленька! Девять лет стукнуло ему недавно, а на дне рождения я так и не был...

Сверху на сердце рукоятью вниз сажаю на кнопки нож и перехватываю его брезентовыми жгутами на липучках.

Ну вот и все. Доктор-солдат или солдат-доктор – как разобрать на войне кто есть кто – к бою готов.

В штабном блиндаже у рации уже сидят наш командир Седой и Часовщик. Седой – в прошлом подполковник-десантник.

– Со стороны «Цервеной горы» «Вука-два» атакует до батальона, – говорит он Часовщику, и тот выводит на карте синим фламастером скобку со стрелкой устремленной в нашу сторону. Со стороны «Чертова пальца» до роты в направлении на первый фланг «положая» Славко. Вновь «скобка» на карте.

– Поддерживают их до батареи минометов. Пока все. Заходит «Пират» весь в патронных лентах с пулеметом «Браунинг». Все управление в сборе.

– Так, братья славяне, – Седой откидывается на спинку стула, – обстановка темная. Приказов пока никаких нет, но не сомневайтесь, – будут!

– Часовщик, ты на приеме? Чтобы этот гроб, – Седой кивает на радиостанцию, – не сдох посреди работы.

– Пират, бери группу Нестора и займите оборону перед лесом. Пришли ко мне расчет пулеметчиков и снайпера.

– Айболит! – это уже ко мне. Встречаюсь взглядом с Седым. – Ты бери Косолапого с его людьми и будь под рукой в резерве. Наши остались на «Вуке» или ушли?

– Ушли сорок минут назад, – докладываю я.

Седой хмурится. Он не любит, когда в такие минуты кто-то из отряда находится вне его контроля.

Седой – наш старожил. Службу он закончил сразу после вывода войск из Афгана комбригом спецназа. Осел под Одессой. Пытался открыть свое дело – автосервис, да не поделил что-то с мафией. Сожгли его мастерскую. После этого Седой запил. И в страшном этом двухлетнем запое потерял все. Ушла к другому жена с малолетним сыном. За гроши пропил комнату, доставшуюся после раздела имущества, пропил даже ордена, полученные за войну. Однажды чуть не захлебнулся во сне своей же блевотиной и, чудом уцелев, откашлявшись, отдышавшись под скамейкой в парке, понял: либо в петлю, либо «завязывать». Седой – завязал. То есть стаканчик ракии может опрокинуть по поводу, но более – ни-ни. Войну начал в Приднестровье. Там же дошел до командира ТСО – териториально-спасательного отряда – добровольческого формирования. Воевал легко, отчаянно. Но после войны пришелся не ко двору. Отряд был расформирован, места в республиканской армии не нашлось. А после конфликта с местным комендатом, известным всей России полковником Рабиновичем, – жизни в республике больше не было. С тех пор Седой здесь. Какой мы у него по счету отряд – одному Богу известно. Но главное – мы знаем – уезжавшие в Россию хлопцы сказали: за Седым, как за сосной. Людей бережет и сербов в руках держит...