Горячие точки
Горячие точки читать книгу онлайн
В новой книге серии «Россия молодая» представлена современная военная проза, звучавшая по «Радио "Резонанс "; повести и рассказы нового поколения писателей-фронтовиков, прошедших через "горячие точки " последней четверти XX века от Афгана, Средней Азии, Приднестровья до Сербии и Чечни. Валерий Курилов штурмовал дворец Амина; Александр Игумнов - вертолетчик в Афгане; Сергей Белогуров воевал в Таджикистане, погиб в Боснии; Вячеслав Шурыгин - военный журналист, доброволец в Сербии и Приднестровье; Николай Иванов - военный журналист, прошедший через плен в Чечне; Петр Илюшкин - офицер-пограничник на Северном Кавказе; Валерий Горбань командовал ОМОНом в Чечне; Владимир Гуреев - военный корреспондент Рен-ТВ. Каждый из них рассказывает о том, что видел, испытал сам. Герои их повестей и рассказов русские воины, которых объединяет одно, - любовь к Родине и трудная судьба солдата нашего времени. Кто они? Ради чего рискуют жизнью? Во что верят? Чем живут? Перед нами та самая "окопная правда ", с которой в "Севастопольских рассказах " входил в литературу Лев Толстой, а после Великой Отечественной - Виктор Некрасов, Константин Воробьев, Юрий Бондарев, Виктор Астафьев, Евгений Носов
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
– А что такое, – вдруг, почему-то совсем не по-военному начал Лешка, – а где же.
– Погоди, Алексей, – Мартынюк подошел сзади и обнял его за плечи, – послушай, ты уже взрослый человек. солдат, – замполит тяжело вздохнул. – В общем, твой командир роты... капитан Андрей Николаевич Истомин. погиб.
– Погиб? Кто погиб? – Лешка не сразу взял в толк, что значит это непонятное слово «погиб», при чем тут он, Лешка, и где же в конце концов Андрей. И тут, взглянув на осунувшегося перепачканного пылью Ковалева, на его покрасневшие от солнца и ветра глаза, он вдруг все понял: это Андрей погиб, там, на границе, дядя Стас уже ездил туда, и его вид не оставляет никакой надежды. Замполит еще что-то говорил, но Лешка уже не слушал его. Он молча вышел из канцелярии и лег на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Откуда-то из коридора доносились голоса солдат, ездивших с Ковалевым: «Часов в шесть утра... Фугас мощный был, авиабомба, наверное. Бэтэр разворотило, всех ребят – в куски, часа два в плащ-палатки собирали.» Значит, это случилось утром, когда он еще спал. Значит, когда он видел сон, Андрея уже не было в живых.
Слезы наворачивались на глаза, но Лешка, изо всех сил кусая губы, приказывал себе сдерживаться. Он больше не имел права плакать, потому что он теперь не какой-нибудь пацан, а солдат, разведчик. У него убили командира и друга, и он теперь должен не реветь, а думать, как лучше за него отомстить.
– Ничего, суки проклятые! Я вам еще покажу. Завтра же попрошу Ковалева, чтоб взял меня на границу – дядя Стас не откажет. Мины ставить? Пожалуйста! Из пулемета стрелять? Пожалуйста! Кстати, кто на последних стрельбах на «пятерку» выполнил упражнение? Врукопашную? Очень даже запросто, я такие приемчики знаю.
Ночью он поднялся и вышел на улицу. На землю уже спустилась ночная прохлада, в небе горели яркие звезды. Было тихо, только из затянутой масксетью беседки доносился приглушенный разговор, тянуло табачным дымом. Узнав голоса Ковалева и Красовского, Лешка неслышно подошел ближе, прислушался.
– Ты понимаешь, Саня, подставили его, – говорил Ковалев.
– Как подставили? Кто?
– Погоди, слушай. Подрыв был утром, на спуске с перевала. Там еще наверху пост таджикский, знаешь?
– Ну знаю, где пост.
– Так вот, сняли его.
– Кто снял?
– Кто-кто? Сами сняли, вчера ночью. И пограничников в комендатуре не предупредили. Как раз часа через полтора после того, как Андрей из полка выехал, – он замолчал, и Лешка услышал, как звякнули стаканы. – Ладно, давай за ребят.
– Постой, Стас, а как же узнали, что он едет? Ведь о выходе группы никто не знал.
– Саня, ну ты как маленький, честное слово! Кто тогда дежурным стоял?
– Этот, ну как его? Новый, бабай этот, из службы вооружения. старший лейтенант Мирзоев.
– Ну вот, а Мирзоева перевели к нам из Душанбе как раз после того, как там начали раскручивать дело о продаже «духам» боеприпасов.
– Стас, а причем тут Андрей? Он же не лез в их дела?
– Не знаю... Я думаю, Андрюха здорово мешал «духам»... А «духи» знали про все эти дела с боеприпасами и взяли Мирзоева за задницу: сдай нам ротного, а то сдадим прокуратуре тебя.
– Слушай, так это же. Что же делать?
– А что ты сделаешь? Начнешь рыпаться – и тебя грохнут и спишут на «духов». Лешку жалко – и брата расстреляют, да и Андрюху. вот.
– Замполит обещал его на следующий год в «кадетку» определить. Ты, Стас, пока ничего не говори ему про брата, пускай немного успокоится. Ведь ребенок еще.
– Ладно, потом скажем. Давай, наливай по последней. Потрясенный услышанным, Лешка отошел от беседки, опустился на ступеньки крыльца. Известие, что Андрея подставили, ошеломило его. Слезы градом катились из глаз, и Лешка не пытался их сдерживать. И никто ничего не может сделать: ни умница Красовский, ни силач Ковалев. Как же ему быть дальше? Оставаться в полку, зная об этом? Служить в армии? В такой армии?! Он не находил ответа. На крыльце казармы разведчиков под яркими южными звездами сидел и плакал маленький мальчик в камуфляже и черном берете.
На следующее лето подполковник Мартынюк отвез Лешку в Ленинград. Разведчики потом долго рассматривали его фотографию в суворовской форме. А через три месяца в полк пришла телеграмма: «Воспитанник Алексей Соловьев не прибыл из увольнения. Розыски результатов не дали».
Еще через год старший лейтенант из второго батальона случайно увидел Лешку на базаре «Шах Мансур» в центре Душанбе. Вытянувшийся и раздавшийся в плечах, он о чем-то бойко разговаривал по-таджикски с двумя рыночными рэкетирами. Старший лейтенант хотел окликнуть Лешку, но, натолкнувшись на его холодный, чужой взгляд, предпочел пройти мимо.
Куляб – Душанбе – Москва, 1993 – 1996 гг.
Владислав ШУРЫГИН
СМЕРТЬ ПОДОЖДЕТ. Рассказ
«Война, особенно гражданская, странный музей человеков», – об этом я думаю, натягивая на себя камуфляж и заступая на дежурство. Пару минут назад меня спасительно выдернул из тяжелого бредового сна Валера Осипов. Снился мне долгий разговор с Бекасовым – мужем моей подруги. Четыре года мы с ней встречались, и не просто, а по любви. Каждый день. Что греха таить, сладко нам было вместе, до одури сладко...Пусти меня сейчас Великий Пастух по ее следу, и я сразу возьму его верхним чутьем. Откопаю за тридевять земель...
Но у Великого Пастуха свои планы, а у меня свои – мне дежурить.
По спине то и дело судорогами пробегает «послеспальная» дрожь. И, хотя я понимаю, что на самом деле на улице даже душно – градусов двадцать, – зябко. Ночь есть ночь, а сон есть сон. Умыться надо, но от этой мысли опять прошибает озноб.
– Слав, чай в банке. Только заварил. Муслики (мусульмане) спят. В общем, тишина. – Валера не спешит в койку и разминает в пальцах сигарету.
Вскоре два бронетранспортера запылили вдогонку скывшейся за поворотом колонны. Долго видел Керим силуэт друга, сидевшего на броне и прощально махавшего здоровой рукой. В душе надеялся, что Вадим когда-нибудь вернется помогать строить оросительные каналы. И сбудутся тогда мечты отцов, их жизнь повторится в детях. Счастливо будут жить жители кишлака. Без войны.
Камуфляж мой протерся почти до дыр. Особенно на коленях и локтях. Это я замечаю с грустью. У сербов хороший камуфляж, да вот привык я к своему. Сколько в нем прошел. Абхазию, «Белый дом», Таджикистан. Человек привыкает к вещам. Особенно мужик. «Прикипает» без смысла к какому-нибудь старому халату или линялой майке. Или к женщине...
Но эти мысли я гоню прочь. Хотя понимаю, за те четыре часа, что мне дежурить никуда от них не скрыться.
Не люблю дежурства. Всей душой. Еще с училища, когда простым «курсачем» (никогда не рвался в командиры) тромбовал асфальтовые дорожки вдоль каких-то там складов.
Перед казнью бы так последние минуты тянулись, как у солдата на часах. Всю душу изжуешь себе воспоминаниями, изведешься мечтами, а на часах стрелки, как приклеенные...
«...Война какая-нибудь бы началась, – тут же мечтаю я, – ну что, жалко, что ли, мусликам пару десятков снарядов сжечь? Им теперь их жалеть какой смысл? Ведь доблестный наш мир на них работает. Оружие сплошь советское и американское. Самолеты НАТО, жратва немецкая, солдаты французские. Воюй! И спят, сволочи...»
Когда война – хорошо. Есть чем себя занять. И думать не о чем. Молись, чтобы не накрыло, да жди, не начнется ли что похуже «бытового» обстрела.
Но войны сегодня нет и, шагая с Валерой к ближайшему управлению неподалеку, я предчувствую долгое и мучительное прозябание за штабным столом, над которым зависла тусклая лампочка. Еще и Бекасов приснился. Мать его...
Впрочем, я, наверное, ему тоже снюсь. И сны эти его тоже вряд ли радуют. И, проснувшись среди ночи, оторвавшись от меня, какими глазами он глядит на спящую свою жену? Вот она, вся его, бери, мни, вгоняй, извергай стоны и охи. Да только коротковат у него изгнать из нее меня. Не из тела, нет. Тело женское слепо. С ним любой дурак управлять может. А с ее темпераментом, и подавно. Из самой глубины души, вот оттуда ему меня не достать. За четыре года так растворились наши с Ленкой души друг в друге, что никаким «поршнем» меня не выдавить. И он это знает. В эти секунды, не приведи тебя Бог, Лена, увидеть его. В эти секунды он ненавидит тебя, меня, весь мир. И яд этой ненависти никогда не оставит его душу. Он тоже несчастный человек...