Запев. Повесть о Петре Запорожце

— Вот именно, — ответил за Владимира Ильича Кржижановский. — Лишь вдумчивое молчание может возбудить вкус к созревающей беседе…

4

Долгое время Петр был знаком не с самим Цедербаумомг, а лишь с рассказами о нем. Они рисовали человека деятельного, обладающего острым умом, способностью быстро собирать вокруг себя нужных людей, и вместе с тем честолюбивого, склонного к революционной фразе, броской и уклончивой одновременно. Любопытно узнать, каков Юлий Осипович в непосредственном общении?

Шагая во второй половине октября на Выборгскую сторону к Радченко, Петр невольно думал об этом. Еще он думал: символично, что «конституционное» собрание пройдет у Степана, на Симбирской улице. Симбирск — родина Ульянова…

Поднимаясь на этаж к Радченко, Петр поравнялся с невысоким человеком своих лет. Отметил, что тот прихрамывает, что у него приятное узкое лицо с небольшими темными глазами и длинная, будто наклеенная бородка.

К удивлению Петра, они направились к одной и той же двери.

Открыла им Любовь Николаевна.

Спутник Петра снял шляпу и галантно поцеловал Баранской руку. Зачесанные на лоб волосы при этом повисли — будто отклеились.

— Вы не знакомы? — спросила Любовь Николаевна.

— Были бы хоромцы, будут и знакомцы, — ответил Петр, переступая порог. — Я полагаю — Юлий Осипович?

— А я полагаю — Петр Кузьмич?

Они обменялись оценивающим рукопожатием. Узкая ладонь Цедербаума утонула в огромной ладони Петра и, когда он ее сжал, будто растеклась, стала бескостной, легко меняющей форму, но в какой-то миг ответно напряглась, сделавшись цепкой и твердой.

— Владимир Ильич владеет даром не просто говорить, но и живописать, — доверительно улыбнулся Цедербаум.. — Могу поручиться, что своей прозорливостью мы оба обязаны ему. Нет?

— У нас много живописцев.

— Очень верное наблюдение. Но, как я успел заметить, Ульянов имеет особые краски…

С этими словами Цедербаум снял пальто, огладил на лбу волосы. Дружески кивнул Петру, вошел в комнату, с милой непринужденностью поцеловал руку годовалой дочурке Радченко, забавной глазастой Женечке, затем Якубовой, Зинаиде Павловне Невзоровой. С подчеркнутым уважением поприветствовал Радченко, Ульянова, Старкова, Кржижановского. Начал знакомиться с Ванеевым, Сильвиным, Малченко и студентом Технологического института Яковом Пономаревым…

— Симбирская сторона в полном составе? — весело полюбопытствовал он, закончив церемонию приветствий и знакомств. — С минуты на минуту подойдут и мои товарищи.

Голос у Цедербаума мягкий, грассирующий, плечи узкие, одет с опрятной небрежностью. При взгляде на его сутулую спину можно сказать: книжник. Есть в Юлии Осиповиче что-то от Струве, но тот откровенный барин, а этот вроде бы прост. Или хочет таким казаться.

Доктор Ляховский, не в пример Цедербауму, высок, несколько грузноват, неуклюж. Но стоило ему сесть — и он преобразился: откуда-то появились уверенность, светская утонченность, а с нею небрежность.

Сергей Августович Гофман одет с немецкой аккуратностью: крахмальный воротничок, манжеты, галстук. Лицо чисто выбрито, волосы коротко острижены. Молчалив, замкнут, незаметен. Тренюхин, студент Института путей сообщения, и вовсе безлик. Петр даже его имени и отчества не запомнил…

— Сборы окончены, — с шутливой торжественностью возгласил Цедербаум. — Предлагаю открыть сборы!

Ульянов вынул из жилета часы, укоризненно покачал головой.

— Действительно, пора, — и заговорил, будто продолжая прерванную беседу: — До недавнего времени многие из нас полагали, что без глубокой помощи европейских социал-демократов собственной работы нам не развернуть. Однако поездка, которую я предпринял, показала ошибочность таких надежд. Немалая часть партийных руководителей Германии, да и других западных стран заражена соглашательскими настроениями. Их готовность сотрудничать с буржуазией вызвала разброд в рабочих рядах, ослабила социальные и политические устремления. Похоже, что европейские социал-демократы сами нуждаются в помощи. У них есть чему поучиться, среди них следует искать союзников, но уповать на них было бы заблуждением… Что касается Георгия Валентиновича Плеханова и его группы «Освобождение труда», то с ними удалось наконец установить прямые связи, договориться об издательском сотрудничестве. Но и это не исчерпывает всех вопросов. На сближение потребуется время, усилия. Следовательно, надеяться мы можем прежде всего на самих себя, на объединение марксистских рабочих кружков и групп своими силами. Вот мы и собрались сегодня, чтобы сделать первый шаг в этом направлении.

Все ощутили торжественность минуты, ее неповторимость. У Якубовой даже глаза от волнения увлажнились.

— Готовых образцов создания именно российской именно рабочей именно марксистской партии у нас нет, — продолжал Ульянов. — Но есть некоторый опыт кружковой и агитационной работы. Есть свое понимание исторической роли восходящих пролетарских масс. Есть замечательные рабочие передовики. Они ведут геройски-упорную работу, и эта работа с каждым днем все растет и усложняется…

— Почему в таком случае на сегодняшнюю встречу не приглашены рабочие-передовики? — перебил его Гсфман.

— Потому, — посмотрел на него Ульянов, — что в предварительных беседах Юлий Осипович стоял на мнении, что в большинстве своем это книжники, которые прошли старую школу кружковщины и по этой причине туги к усвоению новых приемов работы. Не все пригодны к направляющей деятельности и по личным качествам. Поэтому ввести в наш круг одних и не ввестн других — щекотливо… Так я излагаю ваши доводы, Юлий Осидовпч?

— Так, — неохотно согласился Цедербаум.

— Вот видите, — Ульянов вновь обратился к Гофману. — Возникли затруднения, которые вряд ли следует обсуждать при рабочих организаторах. Удивительно, что вы, Сергей Августовяч, об этом не знаете.

— Это недоразумение, — поспешил исправить положение Ляховский. — Не лучше ли перейти к обсуждению вашей точки зрения?

— Наша точка зрения вполне определенна: основная тяжесть борьбы за рабочие права ложится на плечи самих рабочих, на их авангард. Наш долг помочь им в этом всеми нашими знаниями и практическими действиями, в том числе и организационными. Это один из принципов, на котором должен строиться наш союз — союз равноправной, добровольной и бескорыстной помощи рабочим. Союз борьбы за их освобождение.

Услыша слово «союз», Цедербаум сделался серьезным.

— Inter pares amicitia, [13] — сказал он на латыни.

— Tertiurn non datur, [14] — кивнул Ульянов. — Или вы с этим не согласны?

— Согласен, Владимир Ильич, очень доже согласен!

Возможно, границы моих наблюдений пока не так широки, но у известных мне рабочих организаторов я заметил оглядку на слепо заученные истины, на привычку вести борьбу главным образом словесно, ничем не рискуя. На отсутствие острого вкуса к агитации, наконец… И это в то время, когда требуются радикальные перемены в постановке всего социал-демократического движения в России. Без уверенного обновления в рабочем руководстве таких перемен не достичь.

— Так что же следует менять — людей или постановку работы? — не выдержал Петр.

— И то и другое, — убежденно заявил Гофман.

— Методом исключения?

— Петр Кузьмич прав, — примирительно сказал Цедербаум. — Полной картины мы действительно не имеем, поэтому сомнения наши вполне объяснимы. Но грех умозрительности, я думаю, не менее тяжек, нежели грех торопливости. Передавать бразды правления помощи можно только в твердые руки, имеющие мускульную смелость.

— И ясную голову, — добавила тихо Баранская. Ее замечание вызвало невольные улыбки.

— И ясную голову, — повторил Цедербаум, повинно склонившись в ее сторону. — С такой замечательной поправкой и следует принять принципы нашего союза, очерченные Владимиром Ильичей.