Запев. Повесть о Петре Запорожце

— Как вы ведете занятия с рабочими?

Услышав, что после общих лекций о мироздании, земле, человеческом обществе рабочие хорошо воспринимают труды Маркса, глубоко изучают их, Лафарг недоверчиво уточнил:

— Неужели они не только читают, но и понимают его?

— Разумеется.

— Здесь вы, по-моему, ошибаетесь, дорогой друг, — не без иронии заметил один из прославленных руководителей французской Коммуны. — Даже у нас после двадцати лет социалистического движения Маркса никто толком не понимает, а уж в России…

— Тем не менее это так, — сказал Ульянов. — Я был бы рад представить вам петербургских рабочих — Шелгунова, Бабушкина, Меркулова и других, чтобы вы сами смогли убедиться в этом. Но увы, это пока невозможно. Поверьте на слово.

— Придется. Только не так… не сразу…

Из Парижа Ульянов направился на лечение в Швейцарию, на курорт Нидельбад. Потом в Пруссию.

В Берлине он побывал на социал-демократическом собрании в рабочем предместье, с горечью убедился, что это не более чем говорильня. С разрешения и в присутствии полиции велись разглагольствования о том, что немецким крестьянам не нужна особая аграрная программа, достаточно отдельных реформ, что пути рабочих и крестьян в корне отличны и сближать их нет смысла…

О смерти Энгельса Ульянов узнал в зале Прусской государственной библиотеки, где он работал с заграничной марксистской литературой. Отложив книги, Владимир Ильич взялся за некролог «Фридрих Энгельс» и перевод статьи с таким же названием из венской газеты «Новое обозрение».

В Немецком театре в те дни шла драма Герхарда Гауптмана «Ткачи». Ульянов посмотрел ее. По его мнению, на сцене драма во многом утратила свою обличительную силу. Во всяком случае, в переводе Анны Ильиничны она звучит куда острей…

Затем Владимир Ильич навестил в Шарлоттенбурге признанного деятеля немецкой социал-демократии Вильгельма Либкнехта. Он вручил Либкнехту рекомендательное письмо от Плеханова.

К идее сотрудничества с русскими социал-демократами Либкнехт отнесся без живого интереса; поддержал, но скорее из дипломатических побуждений, нежели от чистого сердца. И Ульянову неволыю припомнилось рабочее собрание в берлинском округе Нидербарним, похожее на говорильню, статьи Маркса и Энгельса, в которых Либкнехт критиковался за соглашательство и терпимость к оппортунистам. А ведь они были правы…

Именно там, в Шарлоттенбурге, Владимир Ильич отчетливо понял: социал-демократические организации европейских стран идут не путем борьбы, а путем уступок; опыт делает их не более мудрыми, а более покладистыми. Молодой российский марксизм уже сейчас более стоек, силен, революционен…

Свой рассказ Ульянов закончил неожиданным образом:

— Все идет в правильном направлении, Петр Кузьмич! Что-то получается лучше, что-то хуже, но на месте мы не стоим. Пришло время объединить силы! Здесь нам могут быть полезны и те, кто стоит за Сибилевой, и «молодые», но только без сомнительных людей. Мы должны иметь более мощную печатную технику, чем гектографы. Придется незамедлительно искать пути к «Группе народовольцев» Александрова и Ергина. Скажем, через Лидию Михайловну Книпович. Она ведь в прошлом была к ним вхожа? Нам нужен не только «Работник», но и своя газета. Ваше воззвание к ткачам Белостока вполне может стать материалом для первого номера. «Борьба с правительством!»… Я напишу о Ярославской стачке. О ней я получил данные в Москве. Можно использовать статью «Фридрих Энгельс». Привлечем и других товарищей…

— Сильвина, — подсказал Петр. Ульянов вопросительно взглянул на него.

— Очень просто, — объяснил Петр. — На лето Гарин взял его с собой в Гундуровку. На уроки. Вскоре выяснилось, что управляющий заворовался. Гарин прогнал его, а Михаилу предложил занять его место. Тот уперся: «Да я пшеницу от ячменя не отличу!» Гарин ему: «Ничего, справитесь. Имение разбито на хутора, в каждом есть опытный приказчик. Ваша задача не так сложна: вести кассовую и другие книги, получать и расходовать деньги, следить за порядком». И Сильвин согласился — уж очень велик был соблазн получить доступ к живой статистике. Вскоре Гарин уехал на изыскание Пермь-Котласской узкоколейной дороги, и Михаил остался полным хозяином. У Гарина в Гундуровке широкий размах — племенной скот лучших кровей, пчельник… Окрестные помещики берут с крестьян до двадцати рублей за десятину, Гарин — втрое меньше. А поденная плата на уборке у него вдесятеро выше. Вот и съезжаются к нему на барщину со всей округп. Умеет он сплавить рекою и продать зерно, поставить себя с простыми людьми на дружескую ногу. Завел «школу грамотности»… Бывая в других хозяйствах, Михаил увидел постановку дела там, соприкоснулся с капиталистическими отношениями в деревне. Чем не материал для статьи? Он мне уже изложил его в письмах. Скоро появится и сам.

— Действительно, — согласился Ульянов. — Материал интересный. И неожиданный. Если не ошибаюсь, с точки зрения управляющего имением, пусть и временного, еще никто из марксистов не писал. Неплохо было бы статью назвать — «О положении сельскохозяйственных рабочей на юго-востоке России». Вот видите, Петр Кузьмич, авторы у нас понемногу подбираются. Дело за малым: начать выпускать газету… К примеру — «Рабочее дело». Звучит?

— Звучит! — подтвердил Петр.

— Надо, чтобы зазвучало.

2

Учительница Смоленской вечерне-воскресной школы Лидия Михайловна Книпович была связана не столько со «стариками», сколько с Крупской. Она талантливо вела уроки, рабочие к ней тянулись.

Просьба Ульянова установить связь с типографией народовольцев удивила, но и обрадовала Лидию Михайловну. Уже вскоре она сообщила:

— Нужен представитель. Меня они считают своей. По прежней памяти. Сотрудничать готовы, по предпочитают иметь дело с человеком из марксистского лагеря.

— Как вы думаете, Лидия Михайловна, чем объясняется такая их покладистость? — спросил Ульянов. — Очень уж быстро они согласились.

— Насколько я понимаю, в этом вопросе прежние моя единомышленники придерживаются взглядов Петра Лавровича Лаврова, а он считает, что социал-демократы непременно пойдут за народовольцами… Да-да! Им все еше хочется видеть в марксистах учеников приготовительных классов, эдаких безобидных шалунишек, которых можно поставить в угол.

— Наверное, вы правы. Что ж, пусть тешат себя несбыточными надеждами… А представителя мы им дадим. Непременно. Анатолий Александрович Ванеев чем не фигура? Он уже занимался издательскими делами, пусть и дальше их ведет. Вы не против поработать с ним, Лидия Михайловна?

— Не против, — улыбнулась Книпович.

— Вот и замечательно. Но учтите, от вас с Ванеевым будет многое зависеть. Соглашайтесь на все, что потребуют «наши друзья». Конечно, поступаться основной линией мы не будем, но и слепо упорствовать по мелочам — тоже…

В интересах дела Книпович получила условное имя: Дяденька.

Петру показалось забавным и само это имя, и неожиданное соединение прозвищ Ванеева и Книпович: Минин. Дяденька. А можно и по-другому — Дяденька Минин.: И так, и эдак складно. Впрочем, у хороших людей и прозвища хорошо сочетаются…

В те же дни Владимир Ильич, а с ним Кржижановский и Старков побывали в кружках у Петра за Нарвской заставой.

Узнав в Ульянове человека, которому перед рождеством 1894 года он показывал Путиловский завод, Карамышев раздурачился:

— Ба, знакомые все лица! Как говорится, гора с горою не сходится, а человек…

— О горах помолчим, — не дал ему договорить Зиновьев. — Не любой камень — гора. Не любой человек — камень.

Зиновьев Ульянову понравился — независимостью и глубиной суждений, твердостью взглядов, достоинством.

Петр и сам по-иному взглянул на Бориса Ивановича. Еще полгода назад при подобной встрече Зиновьев держался бы скованно, говорил нескладно, а теперь откуда-то уверенность появилась, магнетический блеск в глазах, свобода и точность речи. Вероятно, от той ответственности, которую он взял на себя, согласившись быть рабочим организатором вместо Иванова — Киськи. Рядом с Шелгуновым, Бабушкиным, Меркуловым и другими «стариками» нельзя быть размазней, они воздействуют не столько словами, сколько личным примером.