Пушкин. Частная жизнь. 1811-1820

Тысячу триста восемнадцать лет, как подсчитали современники, нога чужеземца-завоевателя не была в Париже, и всем казалось, что этого никогда не случится.

Накануне вступления союзных войск в Париж был последний бой при Монмартре; батарея полковника Таубе лейб-гвардии артиллерийской бригады его императорского высочества Михаила Павловича была послана занять Шомонские высоты, чтобы открыть пальбу по Парижу. Париж лежал перед ними, освещенный солнцем, и над всем Парижем возвышался собор Парижской Богоматери. Из двенадцати орудий была открыта пальба, и через полчаса явился парламентер с объявлением, что Париж сдается, о чем сообщили государю, бывшему поблизости.

Император Александр со свитою, с великим князем Константином Павловичем, королем Прусским и австрийским фельдмаршалом князем Шварценбергом, прибыли на батарею. Выяснилось, что парламентер не имеет должных полномочий, а разговор о сдаче лишь домысел.

Тем не менее решили выдвинуть свои условия: впрочем, условие было одно, чтобы к 6 часам утра завтра войска оставили Париж; парламентарий заверил, что сделает все возможное, чтобы все повеления победителя были незамедлительно исполнены. Тогда Александр приказал своему адъютанту Михаилу Орлову:

— Орлов, ступай, скажи от моего имени фельдмаршалу Барклаю де Толли, чтобы огонь по всей линии был прекращен.

При этих словах князь Шварценберг вздрогнул:

— Разве Барклай фельдмаршал?

— Да, с этой минуты… — подчеркнул Александр.

И полковник Орлов поскакал вниз с Монмартрского холма. Или с Шомонских высот. По-разному говорили. Впрочем, он столько раз за этот день скакал со стольких высот, что вполне может быть, его видели и на той и на другой. Но дело не в том, с какой высоты поскакал в этот раз молодой флигель-адъютант и где именно стояли те двенадцать пушек, или девятнадцать, как говорили другие, или двадцать четыре, как вспоминал сам Орлов, а в дальнейших событиях того памятного дня, предшествовавшего вступлению наших войск в Париж.

Орлов скакал не один, с ним был французский парламентер и два трубача, чтобы трубить окончание боя. Барабаны ударили сбор. С трудом, с переменным успехом, стрельбу удалось наконец остановить. И Орлов вместе с Нессельроде был уполномочен договариваться с французами о капитуляции Парижа. Еще утром государь во дворе Бондийского замка перед выездом сказал Орлову:

— Если мы можем приобресть мир не сражаясь, тем лучше; если же нет, то уступим необходимости, станем сражаться, потому что волей или неволей, с бою или парадным маршем, на развалинах или во дворцах, но Европа должна ныне же ночевать в Париже.

Орлов помнил об этом и хотел во что бы то ни стало выполнить приказание своего государя.

Палисадами с маршалом Мармоном, герцогом Рагузским, они направились к заставе Ла-Виллет. Французские солдаты стояли вдоль палисадов, опираясь на ружья, и провожали их взглядами. Где-то вдалеке, со стороны Блюхера, куда, вероятно, весть о перемирии не успела достигнуть, еще продолжали греметь пушки.

В деревенском трактире состоялись первоначальные переговоры, там к ним присоединился маршал Мортье, герцог Тревизский. С трудом договорились, что французы оставят Монмартрские высоты, но в то же время они не хотели сдавать город со всем гарнизоном, пришлось вернуться к своим, где узнали, что граф Ланжерон уже взял Монмартрский холм с бою, не зная о заключенном перемирии. Словом, была обыкновенная неразбериха. Получив полномочия от государя, Нессельроде и Орлов снова вернулись к французам, но маршалы, как можно было догадаться, сознательно тянули время, и наступающая темнота работала на них: теперь нечего было думать о ночном нападении на Париж, и была опасность, что французы уйдут по определенной дороге для соединения с Наполеоном, чего с самого начала пытались избежать, ставя условия их выдвижения в противоположную сторону.

Орлов предложил себя в заложники до истечения перемирия, чтобы все-таки вырвать у французов капитуляцию, пусть на других, более мягких условиях, чем у них были полномочия принимать. Главное разногласие касалось права выхода войск не на ту дорогу, которую указывают им союзники, а на ту, которую они пожелают выбрать. Нессельроде снова отправился к государю, дав честное слово маршалу Мармону, что нападения на Париж не будет, пока Орлов не переступит через русские аванпосты.

Париж, казалось, оцепенел в испуге перед решающим сражением, все, кто хотел и мог, уже бежали из него, но отель, где располагался маршал Рагузский со своей свитой и куда они прибыли, был ярко освещен сверху донизу, и там собралось множество всякого люду, в основном военного, дожидавшегося известий. Маршал препоручил Орлова своим адъютантам.

В приемной маршала постоянно теснились знатные люди, ищущие достоверных известий; казалось, все знаменитости Франции собрались сюда; с беспокойством и страхом приезжали все новые и новые лица, но вот явилась и одна из главных фигур — господин Талейран, князь Беневентский. Он был спокоен и беспристрастен, как всегда.

Спустя довольно долгое время он наконец появился в гостиной, к нему стянулись из всех углов присутствующие. Он бросил им несколько коротких слов и, оставив их с жаром обсуждать сказанное, направился прямиком к Орлову, всеми брошенному и сидевшему в углу. Подойдя к нему, он сказал довольно громко и с некоторой подчеркнутой торжественностью:

— Милостивый государь мой, возьмите на себя труд повергнуть к стопам государя вашего выражения глубочайшего почтения, которое питает к особе его величества князь Беневентский.

— Князь, я непременно повергну к стопам его величества этот бланк, — ответил негромко Орлов, но ответ его был услышан в гостиной.

«Что за бланк такой?» — удивлялись одни ответу Орлова, другие просто смеялись над ним, не подозревая о тайном подтексте слов Талейрана, давно работавшего на русского царя.

Князь с улыбкой на устах, довольный, что его поняли, удалился.

После его ухода Орлов было совсем заскучал, но тут к нему подошел знакомец еще по Вильне, о чем они сразу вспомнили, Наполеонов адъютант генерал-лейтенант Александр де Жерарден.

После обеда, который начался в одиннадцать вечера, а закончился далеко за полночь, брошенный вновь всеми, Орлов уснул на стуле в углу зала.

— Вот сон победителя! — указал на него кто-то из военных.

— И честного человека, — прибавил другой.

А сам Орлов, сквозь неглубокий сон, с удовлетворением подумал, что Европа, которая, по утреннему выражению государя, должна была нынче ночевать в Париже, выражается в одном-единственном лице и спит сейчас сидя на стуле в отеле герцога Рагузского.

Он проснулся около двух часов за полночь, когда в зале снова возникло оживление — прибыл от императора Александра граф Парр и привез письмо Нессельроде.

С письмом ознакомились и все остальные.

В четверть часа Орлов на коленях набросал проект капитуляции, который практически без поправок был всеми принят.

Заключался он восьмым пунктом, который гласил, что Париж передается на великодушие союзных государей.

Через час Орлов во главе депутации горожан ехал через Бондийский лес. Еще не рассвело, горели бивачные огни, солдаты чистили ружья, не зная, что боя уже не будет, и пили из манерок принесенное из ближайших трактиров вино, называя его красной водичкой. Орлов подумал про себя, что они готовятся торжествовать последний акт страшной борьбы, не зная, что война уже окончена.